36 
– Значит, эта марка ничего не стоит? Коэн улыбнулся и прочистил нос.
– Вы удивитесь, узнав, как дорого можно продать хорошую подделку. Некоторые коллекционеры специализируются на фальшивках. Вопрос в другом: кто подделал марки? Да еще с такими грубыми ошибками. – Он перевернул марку и, подцепив пинцетом, показал Эдипе. На марке был изображен всадник «Пони Экспресс», выезжающий из форта. Из кустов с правой стороны, в сторону которых, по всей видимости, и направлялся всадник, торчало тщательно выгравированное черное перо. – Зачем делать такой явный ляп? – спросил Коэн, не обращая внимания на выражение Эдипиного лица, если он вообще его заметил. – Я обнаружил уже восемь таких марок. В каждой та же самая ошибка, старательно вставленная в рисунок, словно насмешка. Да еще ко всему прочему опечатка – «Путча США».
– Какого она года? – выпалила Эдипа взволнованнее и громче, чем следовало.
– Что-то не так, миссис Маас?
Она рассказала ему о письме Мачо и о штемпеле с просьбой сообщать «путчмейстеру» обо всех непристойных посланиях.
– Действительно, странно, – согласился Коэн. – Такая перестановка букв, – он заглянул в записную книжку, – встречается только на четырехцентовом Линкольне. Очередной выпуск 1954 года. Остальные подделки датируются 1893 годом.
– Больше семидесяти лет, – сказала Эдипа. – Фальсификатор должен быть очень старым.
– Если это та же самая подделка, – возразил Коэн. – А что если эта традиция возникла вместе с «Торн и Таксис»? Изгнанный из Милана Омедио Тассис организовал первую курьерскую службу в окрестностях Бергамо примерно в 1290 году.
Пораженные внезапно открывшейся возможностью, они умолкли, слушая, как дождь стучит в окна и барабанит по стеклянной крыше.
– Вы знаете подобные случаи? – на всякий случай спросила Эдипа.
– Случаи восьмисотлетней традиции подделки почтовых марок? Никогда не слышал.
Эдипа рассказала о кольце с печаткой мистера Тота, о рожке с сурдинкой, который машинально рисовал Стэнли Котекс, и о таком же рисунке в женском туалете в «Пределе».
– Кто бы за этим ни стоял, – констатировал очевидное Коэн, – они, судя по всему, весьма активны.
– Стоит сообщить о них властям или нет?
– Уверен, власти знают больше, чем мы. – Голос Коэна нервно дрогнул, будто филателиста что-то вдруг смутило. – Нет, я бы не стал этого делать. Да и не наша это забота, верно?
Эдипа спросила его о сокращении П. О. Т. Е. Р. И., но было уже слишком поздно. Она упустила момент. Коэн сказал, что ничего не знает, но как-то слишком поспешно, словно упреждая дальнейшие расспросы, – вполне возможно, солгал. И подлил ей вина из одуванчиков.
– Сейчас вино стало прозрачнее, – произнес он довольно холодным тоном. – Несколько месяцев назад он помутнело. Дело в том, что весной, когда зацветают одуванчики, вино вновь начинает бродить. Будто цветы, из которых оно сделано, вспоминают былое.
Нет, печально подумала Эдипа. Им кажется, будто кладбище, где они выросли, все еще существует и по нему можно бродить, и нет нужды в Восточной автостраде, и кости умерших покоятся в мире, питая призраки одуванчиков, которым ничто не угрожает. Будто мертвые действительно продолжают существовать хотя бы в бутылке вина.
Глава Пятая
Несмотря на то что следующим шагом должна была стать повторная встреча с Дриблеттом, Эдипа вместо этого решила съездить в Беркли. Ей хотелось выяснить, откуда Ричард Уорфингер почерпнул информацию о Тристеро. Ну и, возможно, взглянуть, как изобретатель Джон Нефастис получает почту.
Метцгер, как и Мачо в момент ее отъезда из Киннерета, в отчаяние не впадал. Двигаясь на север, в Беркли, она размышляла о том, что лучше: заехать домой по дороге или на обратном пути. Но потом оказалось, что она пропустила поворот на Киннерет, и все решилось само собой. Ровно урча мотором, она прокатилась по восточному берегу залива, в скором времени въехала на холмы Беркли и около полуночи добралась до раскидистого многоэтажного отеля в барочно-немецком стиле – с темно-зелеными коврами, плавно поворачивающими коридорами и узорчатыми канделябрами. «Добро пожаловать на съезд Калифорнийского отделения Американского общества глухонемых», – гласила вывеска в холле. Отель был пугающе ярко освещен, и во всем здании висела тяжелая, давящая тишина. Дремавший за конторкой портье выкатил на нее глаза и принялся подавать знаки на языке глухонемых. Эдипу подмывало показать ему средний палец и посмотреть, что получится. Однако она прошла прямо вперед, и тут же на нее навалилась глубокая усталость. Портье провел ее в комнату, украшенную репродукцией картины Ремедиос Варо, – плавные извивы абсолютно безмолвных коридоров напоминали улицы Сан-Нарцисо. Заснула она почти мгновенно, но тут же пробудилась, так как в зеркале напротив кровати ей почудился какой-то кошмар. Нет, ничего особенного, просто показалось, ничего она там не увидела. Когда Эдипа наконец крепко заснула, то во сне увидела своего мужа Мачо; они занимались любовью на теплом и тихом пляже, каких она в Калифорнии никогда не встречала. Проснувшись утром, она обнаружила, что сидит на кровати, прямая как стрела, и тупо рассматривает в зеркале свое изможденное лицо.
36 
