К ужасным предчувствиям дуэньи добавилось твердое убеждение: надо известить вице-короля, и как можно скорее. Но может ли она оставить донью Консепсьон в таком состоянии? Не должна ли она сперва придать ей более благопристойный вид? Исправить обстановку, явно изобличавшую оргию? Но тогда надо бы вымыть и одеть исповедника… С чьей же помощью? Тут из горла графини вырвался хрип:
— Madre de Dios! Ayudame![4]
Сердце гувернантки забилось еще сильнее.
— Донья Консепсьон?
Дама приоткрыла веки. Повела мутным глазом.
— Воды…
Донья Исабель бросилась к кувшину, который заметила на столе, но, охваченная новым подозрением, выбежала вон, схватила кувшин в комнате по другую сторону коридора, вернулась и уже из него дала напиться своей хозяйке.
Она надеялась, что графиня выйдет из оцепенения и можно будет наконец избавиться от… распростертого на полу исповедника. Если это уже не труп. Но донья Консепсьон упала на подушку с глубоким вздохом и, пробормотав приказ, чтобы ее не беспокоили, снова впала в забытье. Донья Исабель накрыла графиню простынями и, насколько это было возможно, попыталась придать ей более пристойный вид.
Потом, вся в слезах, побежала через залы, патио и коридоры, заполненные чиновниками колониальной администрации, в центральное крыло дворца, дабы поставить в известность вице-короля. У того уже началась аудиенция. Дуэнья обратилась к первому камергеру, и тот воспользовался паузой между двумя ходатаями, чтобы сообщить о случившемся. Последовало тайное дознание, в рамках которого камергер самолично сопроводил донью Исабель в покои графини Миранды.
Слуги, пронюхав о происшествии, толпились в коридорах. Прибытие первого камергера, величественной особы в сером шелковом кафтане с кружевным накрахмаленным жабо, повергло их в трепет.
Сначала камергер осмотрел донью Консепсьон, храпевшую, как пьяный звонарь. Потом обогнул кровать и склонился над телом ее духовника; тот раньше был весьма хорош собой, когда стоял на ногах. Пощупал его пульс. Жест совершенно излишний, поскольку трупная бледность молодого человека была вполне красноречива.
— Мертв, — изрек камергер.
Донья Исабель испустила крик ужаса.
— Madre de Dios!
— Боюсь, что незачем приплетать Мать нашего Господа к этой драме, — сказал камергер, наклонившись, чтобы взять с пола отвратительно грязную простыню.
Дуэнья отпрянула и перекрестилась. Камергер открыл дверь, велел принести одеяло и призвал двух лакеев.
— Отнесите тело в часовню, — приказал он. — Я сам сообщу аббату о случившемся.
Он подождал исполнения приказа и повернулся к донье Исабель:
— Вы знали этого человека?
— Брата Игнасио? Он исповедует… исповедовал графиню семь лет.
Камергер кивнул и, чтобы не слышать храпа графини, направился в маленькую гостиную, где заметил три бокала на столе. Он взял один, понюхал и поставил обратно.
— Кто был здесь вчера вечером кроме графини и ее духовника?
— Не знаю, ваша милость. Графиня поужинала в семь часов, как обычно, с братом Игнасио, потом удалилась. Я ушла спать в девять часов.
— Но кто же тогда накрыл на стол?
— Не знаю… Быть может, паж.
— Паж?
— Висентино.
Камергер опять кивнул; он вспомнил, о ком идет речь, поскольку красоту этого юнца трудно было не заметить: огромные темные глаза, алые губы, лилейная кожа, блестящие, черные, как вороново крыло, волосы. Когда графиня прибыла во дворец, мальчик нес ее сумочку.
— Где он?
— Я его еще не видела, благодарение Богу.
Камергер подошел к двери и приказал:
— Пусть найдут пажа Висентино!
Затем стал мерить комнату шагами, заложив руки за спину.
— Этот паж имел обыкновение пить с графиней?
Донья Исабель ответила растерянным взглядом.
— Не знаю, ваша милость… Н-не думаю… Это ведь всего лишь паж…
Она залилась слезами.
Постучали. Пажа Висентино не было в его комнате, и никто не знал, где он. Камергер приказал искать по всему дворцу, а если надо, и по всему Мехико. Потом спросил:
— Где графиня хранит свои драгоценности?
— В железном ларце.
— Где он?
— Не знаю, ваша милость, — ответила донья Исабель еще более испуганно. — В Лиме графиня запирала его в железном шкафу, ключ от которого был только у нее. А здесь, думаю, прятала под кроватью.
— Под кроватью?