Особенно,... 
70 
– Вам не стоило бы так говорить, – заявил он, пытаясь изобразить улыбку, ибо находился в поле зрения Эдмы, и чувствуя, что вместо улыбки получается жуткий оскал, приподнимающий верхнюю губу и обнажающий зубы, оскал столь же естественный, как у лошади, когда ее дергает за поводья барышник на конском рынке.
– Я обязана вам это сказать. Обещайте мне все позабыть. – Голос Клариссы звучал прерывисто и умоляюще, она просила у него пощады, она его боялась, и Жюльен никак не мог взять в толк, отчего она попросту не пошлет его к черту, почему она сама не прекратит это объяснение вместо того, чтобы вынуждать его это сделать.
– А, собственно, почему бы вам напрямую не сказать мне, чтобы я убирался? – спросил Жюльен. – Сказали бы мне, что я вам неприятен, что вы меня терпеть не можете, в общем, все, что угодно. Отчего вам так хочется, чтобы отказался от вас я сам? Отчего вам хочется, чтобы я согласился быть несчастным? И чтобы я вас проклинал за это? Это же глупо!
– Но ведь так надо! – заявила Кларисса. Она побледнела, даже на солнце она казалась белой, она потупила взор и улыбалась, но улыбка ее была до такой степени деланной, что оказалась красноречивей потока слез, по крайней мере, для Эдмы, которая заинтересованно следила за ними, спрятавшись за солнечными очками и журналом. Увидев истинное лицо Клариссы, ее взгляд и ее улыбку, Эдма мгновенно поняла, какие чувства владеют Жюльеном. Она поняла бы это, даже если бы чувства ее не интересовали. Ба! Она, конечно, давно перешла в иную возрастную категорию, но ведь возраст чувствам не помеха! И она издалека послала Жюльену нежную, сочувственную улыбку, которую он уловил не сразу, а, уловив, смущенно отвел глаза.
– Кларисса! – воскликнул Жюльен. – Скажите же мне, что вовсе меня не любите, что вчера вечером вы были мертвецки пьяны, что я вам не нравлюсь и что вы безнадежно ошиблись; скажите же мне, что вчера у вас на миг помутился разум. Точка. Скажите мне все это, и я оставлю вас в покое.
Она некоторое время глядела на него, отрицательно покачала головой, отчего Жюльену стало немного стыдно. Он упредил ее действия этим маневром: она больше не могла использовать этот предлог, спрятаться под покровом опьянения, она более не способна была прибегнуть к столь жалкой отговорке; более того, она была не в состоянии сказать Жюльену, что тот ей не нравится.
– Все это вовсе не так, – проговорила она, – просто я не тот человек, которого можно полюбить, уверяю вас, вы тоже станете несчастным. Меня никто не любит, и я никого не люблю, пусть так и будет, я этого и хочу. Так что дело не в вас лично.
Жюльен резким движением повернулся к ней и заговорил очень быстро, очень тихо:
– Послушайте Кларисса, вы же не можете жить в одиночестве, жить с человеком, который вас не любит? Ведь должен же быть кто-нибудь на свете, кто-нибудь, ну, скажем, ваш друг, ваш ребенок, ваша мать, ваш любовник, ваш муж, кто соответствовал бы вам… кто-нибудь, кто думал бы о вас в тот самый миг, как вы думаете о нем, да и вам необходимо кого-то любить и знать, что есть кто-то, кто придет в отчаяние от вашей смерти… Но что вы такого сделали, – продолжал он, – чтобы он так с вами обращался? Вы ему действительно изменили или действительно заставили страдать? Что произошло между вами? Для чего он хочет держать вас в своей воле?.. Чтобы быть богатым? – внезапно выпалил Жюльен и тут же умолк, пораженной собственной догадкой, после чего рассмеялся.
Он глядел на нее торжествующе и сострадательно, что заставило ее отвернуться от него с легким стоном отчаяния или горести; Жюльен сделал шаг по направлению к ней: какой-то миг они, замерев, смотрели друг на друга, охваченные воспоминаниями, воспоминаниями об одном вечере, об одной ночи, воспоминаниями о руке другого, о дыхании другого, о коже другого; они вдруг отделились от этого голубовато-зеленого бассейна, от Эдмы, Армана и всех прочих, от летающих вокруг чаек, и оказались во власти страстного желания, вспыхивавшего то у одного, то у другого с нарастающей мощью. Да, пусть эта рука, бесполезно висящая вдоль бедра, придвинется к другому телу, притянет его к себе, пусть бедро одного прижмется к бедру другого, пусть одно тело покоится всей своей тяжестью на другом теле, пусть каждый из них дойдет до предела своих возможностей и придет на помощь другому и утолит неудержимое влечение друг к другу, пусть их взаимодействие будет подобно электрическому разряду; пусть их кровь, пресыщенная страстью, станет безжизненной, словно вода, и пусть они оба, в конце концов, впадут в обморочное состояние, пусть перед глазами плывут красные круги, и все станет фатально, конкретно и поэтично, приемлемо, желанно, отвергаемо, долгожданно, беспорядочно. Она была на расстоянии одного метра от него, как накануне, накануне до того момента, как они направились к бару, как было на палубе, сейчас ярко освещенной, чистой и холодной, и она вспомнила, как вчера рука Жюльена лежала у нее на плече, а он вспомнил, как вчера рука Клариссы лежала у него на затылке. И тут Кларисса отвела взгляд от Жюльена, а Жюльен бросился в воду и поплыл к противоположному краю бассейна, словно спасаясь от акул, как раз перед тем, как Кларисса повернулась лицом к стенке бассейна и прислонилась к ней, а затем проскользнула оттуда в самую мелкую часть бассейна и замерла, опустившись на колени и прижав лоб к ограждению. И Эдма, которая, сидя в качалке, заметила, что эти двое уже не любезничают друг с другом, встревожилась.
70 
