Особенно,... 
22 
– Сегодня после службы мы идем в гости к отцу Олегу.
– Да, мама.
– Это очень благочестивая семья, поэтому прошу тебя, постарайся произвести на них впечатление.
– Хорошо, мама.
– Не болтай лишнего. Вообще лучше не говори, когда тебя не спрашивают. Не смейся, как ты это любишь делать, в самый неподходящий момент. И не произноси всех этих плебейских словечек, которых ты нахваталась в школе.
– Не буду, мама.
– В общем, постарайся не опозорить ни меня, ни себя. К тебе будут присматриваться. Для меня эта встреча очень важна. Я долго добивалась, чтобы нас пригласили.
– Хорошо, мама. А что значит «присматриваться»?
– Ты, как всегда, лезешь туда, куда тебя не просят! Ну раз уж ты не можешь понять простых вещей сама, я тебе объясню. Ты знаешь, что ваш отец от вас отказался. Я тащу вас на своем горбу одна. – Мама делает многозначительную паузу, чтобы подчеркнуть тяжесть своей ноши. – Никто из вас троих не работает, и неизвестно, будет ли когда-то работать. При этом все вы хотите есть, пить, одеваться и так далее. Ваш папаша вряд ли примет участие в вашей судьбе. А я при всем желании не смогу вас обеспечить. Возможно, я вообще умру, не дождавшись, пока вы начнете самостоятельную жизнь. Поэтому пришла пора позаботиться о вашем будущем. Больше всех меня волнует, естественно, твой брат. Он младший. К тому же он мальчик. С девочками проще. Вас можно удачно выдать замуж. Именно для этого мы идем к отцу Олегу. У него есть сын, которому подыскивают православную невесту. Ты можешь стать вполне подходящей партией для него. Для тебя это будет неплохой вариант. Отец Олег – настоятель богатого прихода. У него в друзьях – банкиры и олигархи. По какой-то линии он в родстве с патриархом, так что у этой семьи все схвачено. Через пару лет можно будет вас обвенчать. А там, – мама на ходу машет рукой в неопределенном направлении, – его сын закончит семинарию, рукоположится, получит хороший приход в Москве. Отец о нем позаботится. Будешь жить – сама себе хозяйка. Рожать и детей растить. Муж при тебе, церковная прислуга всегда под руками, на всем готовом. Чем не хорошая перспектива?
Этот вопрос на самом деле не предполагает, что я должна на него ответить. Мое мнение маме не требуется. Она уже все решила и обо всем договорилась. Поэтому я просто молчу, не мешая ей оставаться довольной собой.
Сына священника зовут Павел. Ему восемнадцать лет, и, вопреки моим ожиданиям, одет он не в китель семинариста, а в мирской серый костюм без галстука.
Сидя после службы за столом в доме священника, я стараюсь незаметно разглядеть человека, которому с такой легкостью хочет отдать меня мама. Он высокий. Это плюс. Но худой и костистый. Когда он сидит, эта нескладность особенно бросается в глаза. Длинные руки сильно вылезают из рукавов пиджака, как будто костюм ему мал. Если он вытянет руку с другой половины стола, то легко сможет прикоснуться ко мне. Только мне этого не хочется. Павел производит впечатление нарисованного из прямых «палочек» человечка. Прямые длинные ножки, прямые ручки, прямая шейка, прямой нос. Он весь прямой и какой-то неживой. Словно деревянная кукла буратино, к конечностям которой привязаны невидимые ниточки.
Кажется, что все, что делает Павел, он делает резко, как деревянная кукла. Когда он здоровается с кем-то из мужчин, то под прямым углом подает абсолютно прямую негнущуюся ладонь. Даже когда он ест, вилка совершает свой путь от тарелки до его широкого, как у Щелкунчика, рта какими-то рывками. Хорошей парой для него могла бы стать цирковая эквилибристка на ходулях или танцовщица брейк-данса. Представляя эту пару, я хочу засмеяться. Но вовремя вспоминаю, что вокруг меня вкушают свой хлеб благочестивые овцы Христова стада, среди которых в придачу сидит моя мама. Елейным голосом херувима она что-то поет жене священника – мясистой бабе с большими грудями, коричневой бородавкой на шее и голубой косынкой на голове. Но я знаю, что невидимые сверхчувствительные органы сидящей внутри матери валькирии сканируют каждое мое движение и каждую мою мысль.
Поэтому я только улыбаюсь и поспешно склоняюсь над своей тарелкой. Когда я в следующий раз поднимаю глаза, то встречаюсь взглядом с деревянным Павлом. Его глаза, несмотря на то что они темные и холодные, как пуговицы, оказываются живыми. В них я вижу хитрую усмешку и плохо скрываемое желание отмочить какую-нибудь шутку, от которой вкушающие овцы Христовы в шоке попадают на пол.
22 
