Особенно,... 
8 
— Видывал я вещи и похуже, — произнес Декан с пренебрежением и едва ли не швырнул в лицо messere пятнадцать дукатов. — Пусть это отнесут сегодня вечером в мою канцелярию, — добавил он, повернулся и вышел из мастерской, хлопнув дверью.
Бюст, решил messere Витторио, — верное отображение оригинала. Выражение лица декана было совершенно идиотическим: черты искажены яростью, сильно выступающая, наподобие балкона, нижняя челюсть и полузакрытые глаза, придававшие лицу сонное выражение. Флорентийскому мастеру чужда была снисходительность; если заказчики нравились ему, он мог великодушно приукрасить их, как, например, когда делал профиль одного из известных приближенных Медичи. Однако бюст Алессандро де Леньяно был верным отражением мнения messere о декане. Никто во всей Падуе не испытывал к декану ни малейшей симпатии. Без сомнения, никто не пожалел бы, узнав о его смерти.
Около полудня, следуя ежедневному обычаю, Алессандро де Леньяно направился на рыночную площадь. Он прошел по набережной Сан-Бенедетто, где прохожие приветствовали его весьма учтиво, но когда свернул к Мосту Тади, все — про себя — принялись желать ему самого худшего. С тем же неподдельным чувством, что messere Витторио, толстая торговка фруктами, у которой он, как обычно, купил абрикосов, умильно улыбнулась ему, но про себя подумала: «Чтоб тебе подавиться косточкой!» Как и торговка фруктами, портной, которому он собирался заказать шелковый камзол, с радостью удушил бы его легким шелком плаща, который декан заказал неделю назад, а теперь отверг, едва взглянув:
— Ты что, кроил его зубами?
Алессандро де Леньяно знал, что все кругом его ненавидят. Однако это доставляло ему живейшее удовольствие.
В свое время декан был учеником Якоба Сильвиуса Парижского. Несомненно, он не обладал талантами своего учителя в искусстве медицины. Единственное, что перешло к Алессандро де Леньяно от Сильвиуса, это презрение к себе подобным. Все эпитеты, которыми можно было определить французского анатома, в том числе — алчный, грубый, высокомерный, мстительный, циничный и сластолюбивый, — оказывались недостаточны, чтобы обрисовать нрав декана Падуанского университета, и, несомненно, после смерти его могла ожидать эпитафия не менее лапидарная, чем на могиле его учителя:
"Здесь лежит Силъвиус, который никогда ничего не делал бесплатно.
Теперь, мертвый, он в ярости, что ты читаешь это задаром".
В это утро декан пребывал в превосходном настроении. Он выглядел бодрым, а чувствовал себя, как полководец, выигравший битву. Он с удовольствием предвкушал удушливый дым костра и готов был, в случае необходимости, зажечь его собственной рукой. Он с нетерпением ожидал конца дня. Завтра должен был начаться судебный процесс, который, не без множества подводных камней, будет проходить в присутствии кардиналов Карафы и Альвареса Толедского и, наконец, самого Павла III.
Алессандро де Леньяно шел бодро, как будто его только что перестала мучить подагра, которой он страдал уже много лет. Он пребывал в таком восторге, что даже не заметил торчавшего из сандалии messere Витторио уголка сложенного письма. Возможно, благородный поступок messere Витторио объяснялся простым незнанием. Возможно, флорентийский скульптор не подозревал, что, если бы был застигнут на месте преступления, то повторил бы судьбу своего друга: в соответствии со Святым Уложением тот, кто разговаривает с уличенными в ереси, сам считается еретиком.
Матео Колон стал последней навязчивой идеей декана. Ни один из них никогда не одаривал другого своим расположением. Алессандро де Леньяно питал к Матео Колону ненависть, соразмерную разве что с тайным восхищением, которого не мог не испытывать. Декан имел обыкновение пренебрежительно обращаться с анатомом и не упускал случая унизить его перед учениками, именуя цирюльником, благодаря закону, исключавшему хирургов из Королевской коллегии врачей и обязывавшему их вступать в Гильдию цирюльников, таким образом они оказывались приравнены к кондитерам, пивоварам и писарям. Но когда Матео Колон сделался знаменитостью, декан не чурался похвал и принимал на свой счет приходившие из самых разных стран поздравления по поводу того, что преподаватель вверенного ему Университета открыл законы кровообращения, как будто в открытии была заслуга деканата.
Анатом и декан никогда не испытывали симпатии друг к другу. Напротив, они вели обоюдное, хотя и неравное соперничество. Матео Колон был самым знаменитым анатомом во всей Европе; он обладал авторитетом, но не властью. Декан же — и это было известно всем, даже Докторам Церкви —по разуму не намного превосходил мула, но пользовался влиянием в Ватикане и имел благословение самого Павла III. Он был авторитетом для ряда инквизиторов, которым представил на суде доказательства, приведшие на костер не одного еретика из его коллег.
8 
