Особенно,... 
94 
— Локомотив — не пропорциональный со мной объект. То ли я слишком большой, то ли он слишком маленький.
Даже на «Шамплэне» я не совсем избавился от страха не добраться до Америки. Мы оказались в открытом море.и меня охватил страх перед океанскими просторами. Мне еще никогда не приходилось оставлять континент. Кроме того, мне казались подозрительными треск и скрип корабля: он какой-то слишком большой и слишком тяжелый в управлении, чтобы избежать катастрофы. Я был самым исполнительным пассажиром и при любом сигнале тревоги надевал спасательный пояс на четверть часа раньше остальных. Хуже того, я заставлял делать то же Гала, что возмущало ее или смешило до слез. Входя в каюту, он всегда видела меня читающим лежа в спасательном поясе. Я вздрагивал от мысли, что могу стать жертвой кораблекрушения, и неодобрительно косился на морских офицеров: они казались мне слишком беззаботными. Я постоянно пил шампанское, чтобы набраться храбрости и избавиться от морской болезни, которой, к счастью, не было.
Керри Кросби также плыла на «Шамплэне». Разочарованная тем, что ей не удалось осуществить в Эрменонвиле наш проект пятнадцатиметрового батона, она потребовала от капитана: прикажите испечь нам французский хлеб наибольшей длины! Нас свели с хлебопеком, который обещал сделать батон в 2,5 метра длиной, а внутри для прочности будет деревянная палка. На другой день мне принесли в купе хлеб, роскошно завернутый в целлофан. Я хотел интриговать им газетчиков, которые придут брать у меня интервью. Все на борту неприязненно отзывались о развязных и бескультурных репортерах, терзающих нас вопросами, не переставая жевать жвачку. Каждый претендовал, что нашел средство избежать их, но это было не более чем лицемерие, так как все умирали от желания дать интервью. Я, наоборот, твердил:
— Я обожаю публичность. И если мне привалило такое счастье, что журналисты узнали, кто я, и задают мне вопросы, я накрошу им от моего хлеба, как святой Франсуа птицам.
Мои слова отдавали безвкусицей и собеседники показывали мне это, высоко подымая брови и прикусывая губы. А я упрямо спрашивал у каждого:
— Как вы думаете, мой хлеб произведет впечатление на журналистов?
Я снял целлофан и завернул хлеб в газету, чтобы более эффектно развернуть его перед фотографами и репортерами… Мы прибыли в Нью-Йорк и пока совершали все необходимые формальности, меня предупредили, что журналисты ждут меня в моей каюте. И со мной случилась та же незадача, что и с Диогеном, когда он вылез из своей бочки голый с зажженной свечкой в руке. Никто не спросил у него, чего он ищет. Никто из журналистов так и не спросил о моем хлебе, который я держал то подмышкой, то вертикально, как палку. Зато они оказались удивительно осведомленными о моей личности, моих произведениях и подробностях моей личной жизни.
— Это правда, — спросил один из них, — что вы недавно написали портрет своей жены с двумя жареными котлетами через плечо?
— Да, это так, но котлеты не жареные, а сырые.
— Почему?
— Потому что Гала тоже сырая.
— А какая же связь между котлетами и вашей женой?
— Я люблю котлеты — и люблю свою жену; не вижу причины не писать их вместе.
Бесспорно, эти журналисты дают сто очков вперед европейским собратьям. У них холодный и обостренных вкус к «нонсенсу», они в совершенстве владеют своей профессией и хорошо знают, что можно извлечь из любой «истории». Их нюх на сенсацию позволяет сразу же выхватить жареный факт и приготовить из него пищу для нескольких миллионов голодных читателей. В Европе журналист отправляется на интервью с уже составленной статьей. Он идет лишь для того, .чтобы подтвердить свое мнение или мнение своей газеты, а читателю предстоит распутывать, прав он или нет. Европа знает толк в истории, но не в журналистике.
В день моего приезда в Америку журналисты вернулись после утренней охоты с хорошей добычей и парой сырых котлет, которые они победно подбрасывали вверх. В тот же вечер читатели съели сырые котлеты и еще сегодня, я знаю, в отдаленных от Нью-Йорка штатах продолжают перемалывать мои кости…
Я вышел на мостик «Шамплэна» и сразу увидел зеленосеро-грязно-белый Нью-Йорк, похожий на огромный готический рокфор. Я любитель рокфора — и я воскликнул:
— Нью-Йорк приветствует меня!
И я тоже приветствовал его истинно космическое величие. Нью-Йорк, ты есть Египет! Но Египет наизнанку: фараоны воздвигли пирамиды рабства, а ты воздвигаешь пирамиды демократии, чтобы победить рабство!
94 
