Особенно,... 
188 
От Джона Вулфа пришла телеграмма: „Оставайтесь в Вене. Ваша книга пользуется бешеным успехом“.
Роберта прислала Гарпу футболку. Надпись на ней гласила:
„Разведенные женщины Нью-Йорка — залог благополучия Нью-Гэмпшира“.
— Господи Иисусе, — сказал Гарп Хелен, — ладно, едем домой Только давайте подождем окончания этих безумных выборов.
Таким образом, он, к счастью, пропустил опубликованное в низкопробном журнальчике диссидентско-феминистское „высказывание“ о своей книге. „Роман, — писал автор статьи, — усердно пропагандирует излюбленный мужской тезис, что женщины — лишь безвольные жертвы, служащие для ублажения хищников-мужчин.
Роман Т. С. Гарпа развивает традиционный миф, что опора семья добропорядочный муж, а добродетельная жена никогда по своей воле не пустит к себе в спальню (как в прямом, так и в переносном смысле) другого мужчину“.
Даже Дженни Филдз уговорили написать несколько слов о романе сына: слава Богу, Гарп их так никогда и не увидел. Дженни писала, что хотя это и лучший роман сына, потому что написан на серьезную тему, все же „его портят звучащие тут и там характерные для мужчин навязчивые идеи, которые к сожалению, отвращают от него читательниц. И все-таки — продолжала она, — мой сын — хороший писатель, он еще очень молод и с годами его мастерство возрастет. А с душой у него все в порядке“.
Если бы Гарп это прочел, он, возможно, надолго бы задержался в Вене. Но они уже собрались домой, и, как всегда, случайность ускорила предстоящий отъезд. Как-то вечером Данкен не вернулся домой из парка до темноты. Гарп кинулся на поиски, крикнув на бегу Хелен, что это им последний звонок надо ехать домой немедленно. Жизнь большого города таит в себе слишком много опасностей, а Гарп так боится за сына.
Гарп бежал по Принц-Ойгенштрассе к памятнику павшим советским солдатам на Шварценбергплац. Неподалеку от него находилась булочная, а Данкен обожал сладости. „Данкен!“ — крикнул Гарп, и звук его голоса, расколовшись о каменные стены домов, возвратился к нему, словно эхо дьявольского хохота, изрыгаемого свирепым „Прибоем“ — мерзким, скользким, и бородавках чудовищем, неумолимо настигавшим его.
А Данкен беззаботно жевал пирожное за столиком в булочной, хотя Гарп столько раз говорил ему, что сладкое перебивает аппетит.
— Сейчас становится темно все раньше и раньше, — оправдывался он. — Еще ведь совсем не поздно.
Гарпу пришлось это признать. Домой шли вместе. „Прибой“ шмыгнул в темный переулок. Наверное, Данкен его абсолютно не интересовал, подумал Гарп. На мгновение ему почудились у самых ног волны, которые тащат его в океан, но видение тут же исчезло.
Телефон, этот старый предвестник беды, разорвал тишину пансиона тревожными звонками, взывая о помощи, словно смертельно раненный часовой, и на пороге комнаты бесшумно, как тень, появилась хозяйка.
— Bitte, bitte, — повторяла она, дрожа от волнения. Звонили из Америки.
Было около двух часов ночи, в доме не топили, и Гарп, поеживаясь от холода, шел следом за хозяйкой по темным притихшим коридорам. „Ковер в гостиной был потертый, — вспомнил он, — блеклого серого цвета“. Он написал эти строчки много лет назад, и теперь ждал появления всей труппы: певца, человека, которой мог ходить только на руках, обреченного медведя и всех остальных актеров печального цирка смерти, которых так живо нарисовало ему воображение.
Но они не явились. Лишь сухопарая пожилая женщина вела его по лабиринту комнат. Ее прямота была неестественной, напряженной, как будто она изо всех сил старалась не сутулиться. На стенах не висели снимки конькобежных команд, не было и одноколесного велосипеда, оставленного возле двери уборной… Вниз по лестнице, а потом в комнату, где в глаза бьет яркий свет, словно в наспех разобранной операционной в осажденном городе. Гарпу казалось, что он следует за ангелом смерти — повивальной бабкой „Прибоя“, чье влажное дыхание донеслось до него из телефонной трубки.
— Да? — еле слышно произнес он. На какой-то миг у него отлегло от сердца, когда в трубке раздался голос Роберты Малдун. Опять, наверное, личная трагедия, ничего страшного. А может, уже известны результаты выборов. Гарп глянул на вопрошающее старушечье лицо хозяйки и вдруг заметил, что она не успела вставить зубной протез — щеки у нее ввалились, дряблая кожа обвисла; настоящее лицо трупа. И Гарп ощутил сырое, ядовитое дыхание „Прибоя“.
188 
