Особенно,... 
91 
На станции Фатима поезд опорожнил нутро. Толкались локтями богомольцы, издалека почуявшие благоухание святости, перекликались родичи, в суматохе растерявшие друг друга, и станционная площадь стала подобна военному лагерю, взбудораженному командой «в ружье!». Большинство совершит двадцатикилометровый переход до пещеры, именуемой Кова-да-Ириа, пешком, другие же — те, кому такие подвиги не под силу, у кого дыхание покороче, кто на ногу нетверд — вереницей поползут к автобусам. Солнце с безоблачного неба светит ярко, греет жарко. Рикардо Рейс отправился на поиски пропитания. Кругом в изобилии снуют бродячие торговцы, предлагающие пирожки и творожники, печенье, сушеные фиги, воду из кувшинов, фрукты по сезону, груды кедровых орешков и миндаля, и семечек, и зернышек люпина, однако нет ничего, что заслуживало бы гордого имени ресторана, а есть лишь немногочисленные и мерзкого вида забегаловки, битком набитые харчевни — если и втиснешься, как следует запасись терпением, прежде чем добудешь вилку, нож и тарелку с чем-нибудь съестным. Впрочем, могучий прилив духовности, осенявшей здешние места, сыграл на руку Рикардо Рейсу: нашлись, как ни странно, посетители, которые при виде представительного, по-городскому одетого господина, протолкнули его с грубовато-добродушной непосредственностью вперед, и вот благодаря цивилизованному его облику перепало ему скорее, чем он надеялся, приправленной маслом и уксусом жареной рыбки с отварным картофелем, а потом еще и яичницы-болтуньи, ибо для прочих изысков не было у него ни времени, ни терпения. Он выпил вина, которое вполне могло бы оказаться церковным, вкусил доброго крестьянского хлеба, сырого и тяжелого, и, поблагодарив новых знакомых, вышел, озаботившись теперь разрешением проблем транспортных. Бешеная сутолока на станционной площади слегка, как показалось ему, улеглась — очевидно, пока не прибыл с юга или с севера очередной поезд — но поток пеших богомольцев не иссякал. Хрипло прогудел автобус, оповещая, что есть еще свободные места, и Рикардо Рейс подбежал, вскочил, пробрался, перешагивая через наваленные в проходе корзины, скатанные циновки и одеяла, отвоевал себе кусочек незанятого сидения, и для человека, занятого процессом пищеварения и разморенного зноем, все это было непросто и требовало усилий изрядных и даже чрезмерных. Автобус, немилосердно тряся и встряхивая своих пассажиров, тронулся и покатил, вздымая клубы пыли, по окаянной, гравием крытой дороге. Сквозь грязные стекла едва можно было различить пейзаж, волнистый и бесплодный, а кое-где — и диковатый, как в дремучем лесу. Водитель сигналил беспрерывно, оттесняя паломников на обочины, отчаянно вертел рулем, объезжая рытвины и выбоины, и каждые три минуты звучно и смачно сплевывал в открытое окно кабины. Дорога же являла собой разворошенный людской муравейник — шли колонны богомольцев, ползли — каждая в своем темпе — запряженные волами повозки и телеги, а иногда проскакивал, сдержанно рыча, роскошный лимузин с шофером в форменной тужурке и фуражке, провозил престарелых дам в черном, коричневато-пепельном или темно-синем, солидных, в строгих костюмах, господ, хранивших на лице сосредоточенное выражение, присущее лишь тому, кто сию минуту пересчитал деньги и обнаружил малость лишку.
Разумеется, наблюдать такие картины можно лишь в те минуты, когда стремительный автомобиль притормаживает, не в силах пробиться сквозь запрудившую шоссе густую толпу богомольцев во главе с приходским священником, который торит и указует им путь как в фигурально-духовном, так и в прямо-материальном смысле слова, заслуживая всяческих похвал за то, что несет все тяготы и глотает пыль наравне с паствой своей, постукивающей копытцами по неровной щебенке. Впрочем, большинство босиком. Кое-кто держит над головой раскрытый зонт — чтобы темечко не напекло, ибо люди, склонные к солнечным ударам и обморокам, встречаются и среди простонародья. Вразброд и вразнобой звучат песнопения, пронзительные голоса женщин тянут бесконечную, хоть пока еще и бесслезную жалобу, а мужчины, которые, за редкими исключениями, не помнят слов, лишь подтягивают, басовито подхватывая гласные, а большего от них и не требуется, пусть делают вид, будто участвуют. Там и тут видны паломники, присевшие в тени заморить червячка, набраться сил перед последним отрезком пути, пожевать хлеба с колбасой, звенышко вяленой трески, сардинку, изжаренную дня три тому назад в далекой деревне. Подкрепившись, вновь выходят на дорогу, женщины несут на голове корзины с провизией, то одна, то другая на ходу кормит грудью младенца, и все окутаны облаком пыли, взметенной проехавшим автобусом, однако никто не обращает на это ни малейшего внимания, никто не ворчит, вот она — привычка, вторая натура, седьмая шкура, и пот ручьями течет по лбу, прочерчивает дорожки на пропыленных щеках, тылом ладони утрется паломник — и без толку, даже еще хуже: была грязь, а стала просто-таки короста. От зноя темно-багровыми делаются лица, но женщины не стягивают платки с голов, мужчины не снимают толстые суконные пиджаки, не расстеги-вают воротнички, в бессознательной памяти этого народа накрепко засели обычаи пустыни, по-прежнему верит он — что спасает от холода, то и от жары спасет, и потому-то кутается, закрывается весь, словно прячется под одеждой. Там, где дорога делает изгиб, под деревом собралась кучка людей, слышны крики, женские рыдания, виден распростертый на земле человек. Автобус замедляет ход, чтобы пассажиры могли разглядеть происходящее, но Рикардо Рейс говорит, кричит водителю: Остановите, надо узнать, что с ним, я врач! Возроптавшие — вероятно, это те, кто стремится как можно скорее прибыть в край, где явлено было чудо — быстро замолкают, устыдясь перспективы если не оказаться, так показаться бесчеловечными. Рикардо Рейс выходит из автобуса, протискивается сквозь небольшую толпу, становится на колени прямо в пыль рядом с лежащим, прикладывает пальцы к сонной артерии, убеждается, что он умер, и говорит: Он умер, и, видит Бог, не стоило останавливать автобус для того лишь, чтобы произнести эти слова. От них плач и стенания возобновляются с новой силой, ибо родня у новопреставленного многочисленна, и лишь вдова — старуха, выглядящая еще старше, чем покойный ее старик, у которого теперь нет возраста — глядит на него сухими глазами, только губы дрожат, да пальцы теребят бахрому шали. Двое мужчин лезут в автобус, чтобы, доехав до Фатимы, сообщить о смерти властям — пусть распорядятся забрать тело с обочины и предать его земле на ближайшем кладбище.
91 
