82 
Но еще больше он был уязвлен предательством гордячки Корониды, дочери царя лапифов: она превзошла его в неверности, изменив ему, когда была беременна его стараниями. Стоит ли обвинять Корониду? Ведь она, как и все, надеялась стать супругой Аполлона, и ее, как и всех, постигло разочарование. Тогда она решила обеспечить своему ребенку хотя бы смертного отца. Я бы на месте Аполлона был вполне доволен. Но он и слушать ничего не стал. Ослепленный гневом, он пронзил грудь Корониды стрелой, правда, догадался все-таки в последний момент, когда красотка уже испускала дух, спасти ребенка.
Этот ребенок стал не кем иным, как божественным Асклепием, отцом всякой медицины, неутомимым путешественником, Имхотепом фараона Джосера, его верховным визирем и советником, первым зодчим великих каменных сооружений, но главное — родоначальником династии жрецов-целителей, которые очень долго занимались врачеванием в храмах. Асклепийоны — одновременно святилища, лечебницы и школы — всегда строились близ источников. Все ваши медицинские учебные заведения с их наукой и способами лечения вытекли из тех родников. Помните, что Асклепиады ведут свое начало от Аполлона, помните, что медицина изначально была искусством и останется им, если не отречется от своей природы и не забудет о своей сущности.
Иногда, словно утомленный женской сутью, яйцом и его ночью, Аполлон исчезает вместе с каким-нибудь юношей, чье восхищение щедро его вознаграждает, чья жажда слушать и постигать отгоняет мысли о тщетности собственных усилий. Аполлон находит наконец зеркало, которое не искажает его черты, эхо, которое не извращает его голос; он может любить другого, не теряя самого себя. Но зато этот другой довольно часто бывает потерян. Тот, кто отражает свет Аполлона, не может долго этот свет выдерживать: ожог слишком силен. Какое гибельное отчаяние из-за того, что они не Аполлоны, внушил мой сын юношам, которых любил? Или же он любил только обреченных на отчаяние?
Хрупкий Гиацинт умер от томления. Когда Аполлон вдыхает аромат гиацинта, он ищет дыхание потерянного друга. Кипарис убил себя. Вечером, когда Аполлон приходит играть на флейте под этим погребальным деревом, он оплакивает потерянного друга.
Все неизбежно его утомляет или оставляет; во всем он вынужден познать оборотную сторону, рыдание после успеха, траур после желания.
Аполлон, дети мои, бог для человека. Я таким и хотел его видеть. Ни один из его даров, ни один из его поступков не интересен ни одному виду, кроме вашего. Буйвол или воробей, мурена, спящая ящерица, пяденица на сирени, яблоня и ее лишайник обходятся без Аполлона и могут не обращать на него внимания. Но не вы.
Он бог гордости, бог потребности осуществлять и быть непревзойденным, бог, уже похожий на полубога. Он ненасытен, вечно гоняется за неуловимым, его руки всегда протянуты к недоступной Дафне... Вы ведь знаете: нимфа Дафна, бежавшая от него. В этой истории — весь Аполлон, этот случай иллюстрирует и резюмирует моего сына.
Много дней он преследовал нимфу, и та, сколь бы проворной ни была, почувствовала, что слабеет. Тогда она умолила своего отца, фессалийского речного бога, превратить ее в дерево, чтобы иметь возможность избежать божественных объятий. И в тот самый миг, когда Аполлон думал, что схватил нимфу, руки прекрасной Дафны вдруг превратились в ветви, волосы и пальцы — в блестящую листву, легкие белые ноги — в черные корни; и вместо возлюбленной мой сын увидел перед собой лавровое дерево.
Лавр — растение, символизирующее и пророчество, и славу; предсказатели жуют его листья, ими же увенчивают поэтов. Пальчики Дафны избирают лишь одиночество.
Не слишком завидуйте, сыны мои, тем из вас, кто отмечен славой Аполлона. Щедро увенчанное лаврами чело скрывает больше разбитых грез, чем осуществленных желаний.
И город Дельфы, в отличие от прочих святилищ Греции, не навевает покой; это место трагическое.
Дельфийская статуя
О Дельфы, святилище моего дорогого Аполлона! Мне захотелось вновь увидеть этот город после долгого сна.
Храм обрушился, треножник исчез, оракул мертв. Сокровищницы греческих городов пусты. Любопытные невежды запросто топчут места, куда жрецы не осмеливались ступить без обряда очищения. Сколько стершейся красоты, разрушенных трудов, пропавшего знания!
Внезапно на повороте священной дороги перед посетителем вырастает статуя сидящей богини: массивный, тяжеловесный силуэт на горизонте долины. Из всех изображений людей и богов, что теснились здесь, она единственная уцелела среди обширных руин. Века уничтожили ее лицо и руки, сгладили плечи и даже груди. Она — отсутствие мысли и выражения, набросок туловища.
82 
