Повесть „Ревущие сороковые" — несомненный успех Петра Капицы, идущего от книги к книге по своему пути. Пожелаем ему попутного ветра!
П. САЖИН
РЕВУЩИЕ СОРОКОВЫЕ
МОРЕ ЗОВЕТ
Дни становились короче. Над огородами и полями плыли, поблескивая на солнце, паутинки. Из садов доносились запахи антоновки и боровинки. Рдели рябины, золотились березы.
Я часами бродил по тихим уличкам разоренного войной родного городка, подолгу сидел над обрывом у реки, курил и думал: как жить? Чем заняться?
В небе появлялись все новые и новые звезды. И луна становилась серебристой. В вышине то и дело пролетали незримые птичьи стаи. Гуси летели к теплым морям, перекликаясь во тьме, журавли печально курлыкали. И невольно охватывала тревога: «А я остаюсь зимовать здесь. Надо что-то предпринимать». Без моря я не представлял своей жизни. Когда долго плаваешь на корабле, когда море перед тобой во всякую минуту, когда засыпаешь и просыпаешься под мерный плеск волн, то невольно относишься к морю как к живому существу, как к близкому другу, без которого жизнь кажется неполной, пресной и душной. Тебя манит и тянет к морю. Ты даже во сне видишь его, слышишь шум прибоя, ощущаешь на лице холодные брызги и могучее, бодрящее дыхание морского простора.
«Война давно кончилась, раненая рука окрепла. Довольно бездельничать! — наконец сказал я себе. — Пора заняться серьезным делом».
— Съездим на денек в Ленинград, — предложил я Леле. — Тебе надо показаться врачу.
— Зачем? — пожала плечами жена. — Я заранее могу ответить на все его стереотипные вопросы: «Да, жила в блокадном Ленинграде… боялась бомбежек… недоедала, близка была к дистрофии». И заранее предскажу шаблонное заключение: «Ослабление сердечной мышцы. Полный покой, витамины, глюкоза, усиленное питание». А ко мне нельзя подходить с общей меркой.
Дело в том, что до войны Леля была одной из самых способных молодых спортсменок. Она показала рекордное время в беге на восемьсот метров. Ей прочили большое будущее. Но тут грянула война.
В это послевоенное лето она пыталась войти в спортивную форму: соблюдала строгий режим, много тренировалась. И меня вовлекла в спартанскую жизнь.
В сентябре Леля выступала на районных соревнованиях молодежи. Я пришел посмотреть на ее бег.
После пистолетного выстрела Леля сразу же вырвалась вперед. Она бежала без всякого напряжения, легким, размашистым шагом, уходя все дальше и дальше от своих соперниц. Леля мчалась по кругу, слегка закинув голову назад. Ее бег был так стремителен и красив, что я невольно залюбовался им.-
И вдруг, выйдя на второй круг, Леля словно оступилась, она покачнулась, прижала левый локоть к боку и продолжала бежать каким-то отяжелевшим шагом, точно ноги отказывались подчиняться ей.
Я видел, как лицо ее побледнело, как она, замедляя скорость, пыталась вдохнуть открытым ртом воздух и не могла… Я ринулся к беговой дорожке и на ходу подхватил ее.
В моих руках Леля как-то сразу обмякла. Ноги ее подкашивались, ей хотелось опуститься на землю, но я не давал ей ни лечь, ни сесть, а водил по полю, чтобы она постепенно отдышалась и успокоилась.
— Понимаешь, в глазах потемнело и воздуху не стало хватать, — с трудом выговаривала Леля, объясняя свое состояние. — Такого со мной еще никогда не было…
Потом Леля ушла в раздевалку и долго не выходила. Тревожась, я заглянул туда и увидел, что она неподвижно сидит с понуро опущенной головой.
— Леля! — окликнул я ее. — Что ты? Идем домой.
Она нехотя поднялась, завернула шиповки в газету и пошла за мной. Веки у нее набрякли, словно от слез. По пути Леля опять заговорила о своей неудаче:
— Чем же теперь жить? Спорт для меня значил очень много. Так хотелось доказать, что Николай Иванович не ошибся, не зря потратил на меня столько сил. Я ведь многого лишила себя… соблюдала строжайший режим, не знала покоя, работала как каторжная. И вот те на — ничьих надежд не оправдала! Все убила проклятая война.
И вот теперь, когда она несколько успокоилась, я пустил в ход логику:
— Хоть ты и врач, но сама себя не можешь выслушать. В Ленинграде ты покажешься специалисту… и не одному. Может, все еще поправимо.
— Хорошо, я поеду с тобой, — согласилась Леля.
В Ленинград мы прибыли рано утром. Леля отправилась к знакомому профессору, а я — в Управление Балтийского пароходства. Пройдя в сектор кадров, я спросил: не требуются ли сейчас штурманы?