25 
Я уже устал от этих пограничных стычек, но почувствовал, что меня заманивают в западню, когда, похлопывая по одеялу, Лоранс сказала:
– Присядь сюда, Венсан. Ну же!
Я осторожненько присел и на секунду заглянул прямо ей в глаза, беспокойные, безмолвные, гибельные и слепящие, словно из ночной тьмы прямо на меня выскочил автомобиль с неотрегулированными фарами.
– Венсан, посмотри же на меня, пожалуйста!
Она обхватила мою голову руками и притянула ее к себе, так что при желании я бы мог цапнуть мою Лоранс. И сдержаться мне стоило нечеловеческих усилий. Она явно жульничала. В этой ложной открытости и честности, в наших взглядах, таких близких, а на самом же деле далеких друг от друга, все было так тяжеловесно, вульгарно, искусственно, что я впервые резко отстранился от Лоранс.
– Пожалуй, хватит! Или я покупаю «Стейнвей» на свои деньги, или мы больше об этом не говорим. Тогда, если ты хочешь, я тут же выпишу чек для твоего отца на всю сумму.
– Венсан, у меня нет права! – простонала она умоляющим голосом. – У меня нет права позволить тебе спустить все это черт знает с кем. Ты же отлично знаешь, что никакого «Стейнвея» покупать не собираешься, а хочешь только выручить своих приятелей!
– А не все ли тебе равно?
Меня отнюдь не смущало, что она права. Но для меня безусловным было и то, что я имею право на ошибку и отказывать мне в этом даже противоестественно.
– Нет, не все! Кончится это тем, что ты все растратишь! Тебя по наивности обчистят твои же прихлебатели, а заодно ты изверишься во всем роде человеческом. Нет, мой дорогой, я не хочу, чтобы тебе было горько…
– Это касается меня одного…
– К тому же ты сам этого захотел, Венсан. Неосознанно ты искал убежища от этой публики. Ты хотел, чтобы тебя защитили те, у кого развито чувство ответственности. Сам подумай! Разве иначе ты бы согласился на помощь моего отца?
– Твой отец обвел меня вокруг пальца. – Я чуть было не выпалил: «Да надул он меня!» – трудно говорить спокойно, когда тебя твоими же руками обчищают. – Он не объяснил мне всех пунктов договора, а теперь я даже пачки сигарет не смогу купить без твоего разрешения.
Она с достоинством вскинула голову:
– Когда это ты нуждался в моем разрешении, чтобы купить сигареты?
Что ж, если сравнивать карманные деньги с моими гонорарами… Я бросил на Лоранс красноречивый взгляд, и она смутилась.
– Зато ты можешь ежемесячно получать проценты со своего капитала, это твердый доход. Если ты хочешь уладить это с банком, я подпишу необходимые бумаги.
– Насколько я понял, мне дозволено растрачивать лишь проценты с оборота, которым занимается твой банкир благодаря моему вкладу, но насчет вклада ни-ни! Вот это замечательно!
– Дорогой, – сказала она нежно, почти улыбаясь, – дорогой мой, ты сердишься, но это делается для тебя, Венсан, клянусь! Для тебя! Я и франка не возьму из твоих денег, ты это отлично знаешь. Я их храню – не больше; к тому же безотчетно ты и сам хочешь того же. – Эта маленькая фрейдистская нотка была, очевидно, краеугольным камнем в здании, куда Лоранс собиралась упрятать свою совесть; со вчерашнего вечера и все утро она неуклонно возводила его, вкладывая в это дело всю неодолимую силу глупости и злонамеренности, помноженную на бесконечно живую в ней жажду обладания.
Я был не в силах бороться ни против столь простых и сильных чувств и желаний, ни против тех неотразимых доводов, которыми она пользовалась:
– Но я думаю о тебе, Венсан! Представь, дорогой, что со мной приключится несчастье…
– Смотри, не накликай беду, – сказал я, все еще пытаясь иронизировать, как вдруг что-то сжалось у меня в горле, и, красный, спотыкающийся, я попятился вон из комнаты под ошеломленным взглядом моей нежнейшей женушки; я почувствовал своего рода нервную тошноту, чего давным-давно со мной не случалось, наверно, с отроческих лет; раньше я думал, что это возрастные явления, и со временем я от них избавился.
Я вернулся в студию, в свое убежище, запер дверь на ключ и растянулся на кровати. Она меня достала! Семь лет Лоранс походя унижала меня, ей только и было нужно, чтобы я находился под рукой, пускай даже озлобленный и скрывающий свой гнев. Она всегда мечтала держать меня на коротком поводке и хотела, чтобы я чувствовал это. Лоранс изводила мысль, что она содержит меня, и, должно быть, она считала, будто лишь это меня к ней и привязывает и что я будто бы похож на ее отца, тщеславного борова, с той лишь разницей, что я не могу оскорблять ее, как он оскорблял всю жизнь бедную мать Лоранс. Похоже, все детство она провела среди этой грязи и поклялась себе в том, что не потерпит ни чванства, ни хамства неверного мужа. Вот почему она вышла замуж за меня; я ей казался слабохарактерным, и Лоранс воображала, что сможет помешать мне изменять ей; между нами навсегда установились отношения собственности и собственницы; Лоранс никогда меня не любила, она мной владела. Что же касается моих постыдных провалов, она так утешала меня лишь потому, что они ее вполне устраивали; ей не нужен был великий музыкант; более того, она бы все сделала, чтобы я им не стал, если бы у меня действительно были задатки для этого.
25 
