Последние отзывы

  27  

Развалясь, Айюль сидел у входа в кафе — с виду инертный, но внутри переполненный грустными философскими мыслями. Может, англичанин ждет даму? Какая ошибка — ожидать от Александрии романов или внезапных увлечений! Туристские города не очень щедры на такие подарки. У него это заняло… когда же он уехал из Миди? лет двенадцать назад? — да, по меньшей мере столько. Пусть обманывают себя, что этот город — нечто большее, чем сказано в бедекере: Фарос, давно погребенный под землей и морем, живописные, но безликие арабы, памятники, гробницы, современные отели. Лживый и ублюдочный город, столь же инертный — для «них» — как сам Айюль.

Он смотрел на темнеющее солнце и дрожащие на ветру листья акаций вокруг кафе. Вдали чей-то голос промычал: "Порпентайн! Порпентайн!" В пустом пространстве площади он звучал, словно голос из детства. Еще один англичанин — толстый, белобрысый, краснолицый (ну разве не правда, что все северяне похожи друг на друга?) — шагал по рю Шериф-Паша — парадный костюм и пробковый шлем, на пару размеров больший, чем нужно. До клиента оставалось ярдов двадцать, когда он торопливо залопотал по-английски. Что-то о женщине, о консульстве. Айюль пожал плечами. Он давным-давно понял, что в разговорах англичан не может быть ничего любопытного. Но дурная привычка взяла верх.

Пошел мелкий дождик — почти как туман.

— Hat fingan, — заревел толстяк, — hat fingan kahwa bisukkar, ya weled. — Оба красных лица, пылая гневом, уставились друг на дружку.

"Merde", — подумал Айюль и подошел к столику:

— Месье?

— Ах да, — улыбнулся толстяк, — принесите кофе. Cafe, понимаете?

По его возвращении парочка вяло беседовала о большом приеме вечером в консульстве. Интересно, в каком консульстве? Айюль смог различить лишь имена. Виктория Рэн. Сэр Алистер Рэн (отец? или муж?). Некий Бонго-Шафтсбери. До чего смешные имена производит на свет эта страна! Айюль поставил кофе на столик и вернулся на место отдыха.

Этот толстяк лез из кожи вон, чтобы совратить Викторию Рэн — девушку, путешествующую с отцом. Но помешал ее любовник — Бонго-Шафтсбери. Тот, что постарше, в твиде — Порпентайн — был macquereau. Наблюдаемая пара относилась к анархистам. Они сговорились убить сэра Алистера Рэна — могущественного члена британского Парламента. Жена пэра, Виктория, подвергалась шантажу со стороны Бонго-Шафтсбери, знавшего о ее тайных анархистских симпатиях. Оба посетителя были артистами мюзик-холла и искали работу у Бонго-Шафтсбери, который продюссировал грандиозный водевиль и хотел вытащить деньги из этого рыцаря-шута Рэна. Дабы подступиться к Бонго-Шафтсбери, они использовали блестящую актрису Викторию — любовницу Рэна, которая притворялась его женой в угоду английскому фетишу респектабельности. Толстый и Твидовый войдут вечером рука об руку в консульство, распевая веселую песенку, шаркая ногами, закатывая глаза…

Дождевая пелена стала плотнее. Белый конверт с гербом на клапане перекочевал с одного конца столика на другой. Твидовый вдруг вскочил, будто заводная кукла, и заговорил по-итальянски.

Удар? Но сейчас нет солнца. Твидовый запел:

Pazzo son!

Guardate, come io piango ed imploro…

Итальянская опера. Айюля затошнило. Он смотрел на них со страдальческой улыбкой. Игривый англичанин подпрыгнул, ударил пятка о пятку и, приземлившись, встал в позу: кулак — на груди, вторая рука распростерта:

Come io chiedo pietа!

Парочку обильно поливало дождем. Сгоревшее лицо — единственный цветной мазок на фоне площади — подпрыгивало, словно воздушный шарик. Невзирая на дождь, Толстяк потягивал кофе и наблюдал за своим резвящимся компаньоном. Айюль слышал, как капли стучат по пробковому шлему. Наконец Толстяк ожил: встал, бросил на столик пиастр с миллимом (avare!) и кивнул напарнику, который, успокоившись, стоял и смотрел на него. Площадь была пустой, не считая конной фигуры Мохаммеда Али.

(Сколько раз им приходилось так стоять: казаться уменьшенными до карликовых размеров на фоне сумерек или какой-нибудь площади? Если композицию этой картины основывать лишь на настоящем моменте, то их можно было бы представить легкими фигурами, передвигаемыми по шахматной доске Европы. Оба — одного цвета, — правда, один из них, в знак уважения к партнеру, стоит сзади по диагонали, — и оба изучают паркет всевозможных консульств в поисках любой — пусть даже еле различимой — оппозиции (любовник, тот, кто заплатит за стол, объект политического убийства) или лицо любой статуи для обретения чувства собственной миссии, а возможно даже и чувства принадлежности к человеческому роду; может, они нарочно стараются не помнить, что любое поле европейской доски, как через него ни ходи, — в конечном счете всего лишь неодушевленный предмет?)

  27