Особенно,... 
55 
В нашем подлунном мире ваш литературный вкус — это как ваш вкус в сексе, с этим ничего нельзя поделать. Однажды пятнадцать лет назад одна девушка, лежа с Ричардом в постели, спросила его: «Как тебе больше всего нравится?» Ричард ответил. Оказалось, что их вкусы совпадают. Так что все получилось. «Амелиор» Гвина всем нравится. Или — ни у кого не вызывает отвращения. «Амелиор» — это нечто вроде классической позы и одновременного оргазма. А книги Ричарда, его проза, явно интересовали малое меньшинство, что очень его угнетало. Если бы об этом узнала полиция, книги Ричарда немедленно попали бы в список запрещенных книг — если бы полиция, конечно, вдруг взяла и поверила в то, что на свете есть люди, занимающиеся чем-то настолько извращенным и трудоемким… Ричард женился на своей сексуальной зацикленности. Но теперь она перестала ею быть. Из этой ипостаси Джину выжили все женщины на земле в возрасте от двенадцати до шестидесяти. Парк — Собачий садик — кишел сексуальными зацикленностями Ричарда. Эти безнадежные призывы — он знал об этом из книг — были предпоследними затихающими тирольскими трелями его ДНК, лебединой песней его эгоистичных генов, во что бы то ни стало жаждущих распространения, пока он еще жив. Он понимал, что все дело в надвигающейся старости. Но это заставляло его чувствовать себя архетипическим подростком, бредящим жарким сплетением тел. Он желал всех и каждую. Он желал Джину, но все его существо, казалось, было против. Как долго это еще может продолжаться? Я восстану — я восстану, и тогда…
Марко допил свой напиток, а потом допил и за папу (от толченого льда у Ричарда заломило зубы). Держась за руки, они сделали круг по этому уголку сельской идиллии среди городской суеты — на газонах и лужайках в лучах небесного светила полуприкрытые яркими одеждами человеческие фигуры были поглощены отдыхом и играми. Как только людям могла прийти в голову мысль, что белая кожа — это хорошо, что она лучше всего? Белая кожа настолько очевидно хуже любой другой: это чистейшая дрянь. Бродя здесь, Ричард ощущал плюрализм жизни, ее беспорядочную сексуальность и ее лишенное враждебности отношение к разным человеческим группам. Если она и присутствовала здесь, эта враждебность, Ричард не чувствовал ее гормонов. Он был белым представителем среднего класса, лейбористом, и он старел. Порой Ричарду казалось, что всю свою жизнь он провел в страхе быть избитым (рокерами, бритоголовыми, панками, неграми), однако в его мире уже больше не заправляли банды: насилие теперь исходило от индивидуума, и оно было лишено мотива. Городская идиллия стала делом необычайным. Насилие приходило как гром среди ясного неба, совершенно без причины. Отныне насилие предназначено не для Ричарда. Оно предназначается Марко.
Северные ворота были заперты на цепь, поэтому Ричард неуверенно, дрожа, перелез через ограду, а потом перетащил Марко. Слева от них, по левую руку, огороженный остроконечной изгородью, лежал самый чистый участок Собачьего садика, показательный участок (сдержите слезы гордости). Разумеется, это была собачья уборная, где собакам полагалось гадить, но они этого никогда не делали.
Высказывалось множество разных предположений о том, куда «двинется» Гвин Барри после «Амелиора», — во всяком случае, в литературных кругах, где бы эти круги ни находились. (В литературных кругах, которые, возможно, сами по себе и есть не что иное, как утонченная разновидность художественного вымысла.) Разумеется, немало предположений было высказано и на Кэлчок-стрит, 49. Куда теперь пойдет Гвин? Смиренно местечковый, презренно автобиографичный «Город вечного лета» был всего лишь пробой пера. «Амелиор» был безумным бестселлером. Что дальше? Ответ на этот вопрос Ричард, к своему удовольствию, получил очень скоро: на следующий день после того, как он отвез «Лос-Анджелес таймс», ему принесли, тоже с нарочным, экземпляр первой главы третьего романа Гвина. Его доставили в зеленой сумке, дизайн которой напоминал дорогой рюкзак; вдобавок на нем красовалось изображение Гвина и несколько выдержек — не из критики, а из банковских отчетов. Ричард разорвал пакет и со спартанским вздохом обследовал его содержимое. Господи Иисусе. Третий опус Гвина назывался «Возвращенный Амелиор». Обратите внимание: не «Возвращенный город вечного лета». О, нет. «Возвращенный Амелиор». Но зачем им потребовалось его возвращать? Они его не теряли.
В романе «Амелиор» двенадцать относительно молодых представителей рода человеческого в ближайшем будущем собрались в каком-то неопределенном, возможно вымышленном, с умеренным климатом уголке, вдали от крупных центров цивилизации. Сюда их занес не массовый террор, не упавший метеорит, не какой-нибудь катаклизм, не бегство из государства-антиутопии. Они просто появлялись там, и все. Чтобы найти путь к лучшей жизни.
55 
