Особенно,... 
79 
— Ну, ладно, ладно, — примирительно заговорил Леонид, не только удивленный, но даже несколько пораженный и необычайной серьезностью Хмелько и ее горячей напористостью. — Все ясно, товарищ агроном!
— Ну, вот теперь нам все стало ясно! — открыто издеваясь, проговорил Белорецкют: — А почему же омским ученым не ясно?
— Иди ты к ним, производи опыты! — едва удерживаясь от брани, сквозь зубы бросил в его сторону Леонид и с мрачным, исподлобным взглядом обратился к Хмелько: — Но если нельзя пахать мельче, что же делать?
— Снимайте еще корпус, — ответила Хмелько.
— Еще один! Что же остается? — разводя руками, сокрушенно, вполголоса выговорил Леонид.
— Остается фактически три трактора, — поспешил уточнить Белорецкий. — И вдобавок хвастливые обязательства!
— Замолчи, зануда! — не утерпев, яростно обругал его Леонид, делая отбрасывающий жест рукой, но сам, отдав приказ снять с плугов еще по одному корпусу, тут же в сердцах плюнул в землю. — Тьфу, проклятое дело! Напахали!
Дружно, быстро подготовили к работе плуг Виталия Белорецкого: оставили на нем три корпуса, хорошо отцентрировали его, чтобы не перекашивало в борозде, и вновь попробовали… На этот раз Корней Черных легко рванулся к вешке, маячившей вдали. Трактор шел на третьей скорости, без всяких помех, оставляя позади далеко видные в степи густые маслянисто-черные волны. Воистину запела, как струна, первая борозда на целине! Некоторое время бригада явно не верила своим глазам и ушам. Но первая борозда, туго натянутая до средины загонки, зазвенела на целине вовсю, и тогда бригада, забыв о всех горестных треволнениях, с дикими криками радости опять кинулась за трактором…
Перекипев до изнеможения, перестрадав всей своей душой, Леонид замер в борозде с необычайно заблестевшим взглядом. «Ну, слава богу, начали! Начали!» — беззвучно прошептал он вслед удаляющейся бригаде, видимо совсем не замечая, что пот градом катится с его лица. Да, первая борозда, несмотря ни на что, все же пела сегодня на целине, как струна, и ее слушала вся степь! Вот и сбылось то, о чем так долго и страстно мечталось! Схватив ком влажной земли, Леонид вдруг быстро пошел вперед. Крупно шагая первой бороздой, он жадно вдыхал запах рыхлой, пахучей земли, размятой в руках, и чувствовал, что вместе с этим запахом что-то новое входит в его жизнь, в его кровь…
V
Пройдя первой бороздой до конца клетки — ровно два километра, — Леонид Багрянов увидел перед собой большую впадину, которая до этого была скрыта от глаз, и в центре ее — круглое пресное озеро, обложенное непроходимыми камышовыми дебрями, — в таких можно заблудиться, как в тайге. На ближнем берегу озера виднелись приземистая халупа, видимо из самана, и сараи с раскрытыми крышами; невдалеке бродили, рассыпавшись по голой низине, табун лошадей и десятка два овец…
— Там кто-то живет? Тот самый, Иманбай? — спросил Леонид — у Хмелько, когда вся бригада, сопровождая трактор, двинулась обратно.
— Он самый, — ответила Хмелько. — До озера ваши земли, за озером — павловских бригад. — Она взглянула на Леонида и спросила: — Ведь вы еще не осматривали свои владения? Хотите, покажу? Я все границы знаю.
— На мотоцикле? — спросил Леонид.
— Уверяю, риск небольшой, — с привычной развеселой улыбочкой ответила Хмелько. — Зато быстро осмотрите все границы. А меня Северьянов просил узнать, когда Иманбай перегонит табун на новое место.
— Что ж, поедем после обеда, — согласился Леонид.
Около полудня были пущены все тракторы. Они разошлись по своим загонкам на двухсотгектарной клетке и работали безотказно. Почти два часа Багрянов и Черных помогали трактористам прокладывать первые борозды, а прицепщиков учили регулировать плуги и брать лемехами весь пахотный слой — к сожалению, он был неодинаков на клетке, и это сильно осложняло дело. Половина бригады — первая смена — обедала в борозде, а после обеда Леонид, несколько успокоенный тем, что начало все же было сделано, выехал с Хмелько осматривать границы отрезанного бригаде степного массива.
К этому времени ветер заметно ослабел, и, хотя все еще неслись рваные тучи, солнце пробивалось чаще и светило сильнее. А на западе, по горизонту уже текла тихая реченька чистой весенней голубизны.
…Иманбай покидал Лебединое озеро.
Шли последние сборы. Перед дверью в низкую, раздавшуюся вширь халупу из самана с крошечными окошечками, похожими на застекленные норы, стояла серая кобыла Иманбая, запряженная в рыдван; вороной жеребенок, изгибаясь, то и дело толкал морду с розовыми, влажными губами под оглоблю, стараясь изловчиться и добыть материнского молочка… На рыдване, упираясь ногами в передок, на рваной кошме сидела немощная, дряблая старуха, закутанная в потертую, изношенную овчинную шубу и в круглой зимней шапке, отделанной мерлушкой. Старуха держала в руках медный закопченный чайник и, уставясь вдаль невидящим и бесстрастным взглядом, спокойно и безутешно плакала горючими, бесконечными слезами.
79 
