— Завтра начнем? — догадался Костя Зарницын.
— Вероятно.
Оставив шумно заговоривших между собой трактористов, Багрянов и Черных зашагали в степь. Дорогой Черных начал оживленно рассказывать о житье-бытье бригады.
— Тут кругом народ! Завечереет — вся степь в огнях! Правее нас — павловские и залесихинские новосельские бригады, прямо на север — курьинские… А сюда вот, левее, — бригада Громова, за ней — Казахстан, там сплошной грохот!
— У Громова бывали? — спросил Леонид.
— Бывали!
— Побьют они, видно, нас, — вздохнув, сказал Леонид.
— Да, бригада крепкая, как боевой взвод, — завистливо отозвался Черных. — Все из одного места, подобраны масть в масть, дело хорошо знают. А ведь у нас — пестрота…
Вскоре их нагнал и остановил парнишка лет тринадцати, в ватнике и старенькой солдатской шапчонке, необычайно беловолосый, густо, точно просом, засеянный веснушками, с настороженным, зверушечьим взглядом. Раза два передохнув, не в силах сдержать раскатистое «р», он доложил:
— Повар-р-риха зовет! Тетер-р-рка готова!
— Придется вернуться, — сказал Черных.
— Не вовремя, осмотреть бы надо.
— До вечера поглядим. Повернули обратно.
— Тетеревов-то… Соболь добывает? — спросил Леонид.
— Соболь, — ответил Черных. — А без него мы сидели бы на одной пшенке! Плохо нас снабжают…
— А парнишка чей? — спросил Леонид, кивнув на шагавшего поодаль и рдеющего от волнения паренька.
— Здешний, — невесело пояснил Черных.
«Отцом» называли в бригаде трактор «С-80».
Леонид обернулся к мальчугану, спросил кратко:
— Как звать?
— Петр-р-рован! — ответил тот раскатисто.
— Петька, — пояснил Черных. — И вот ведь какой чудной парень: как начнет волноваться, так и не может сдержать свое «р», все гонит его в раскат… Ну, чего ты нервничаешь, скажи на милость?
— Сами знаете, — шмыгнув носом, ответил Петька.
— Видишь ли, все ждал тебя, — сообщил Черных. — Просится в прицепщики.
— В прицепщики? — удивился Леонид. — Да ведь мал еще!
— Вот и говорю: заснешь на зорьке — да под плуг, а мы отвечай!
— Я не засну! — твердо проговорил Петька. — Я к этому привычный… А вот вашим городским девчонкам, тем быть под плугами!
— Обожди, а как же у него со школой?
— Со школой плохо, — ответил Черных, поймав умоляющий взгляд шагавшего рядом Петьки. — Отец его помер, а у матери четверо детей. Он самый старший. Сам знаешь, живется несладко. И вот узнал он, что прицепщики нынче здорово заработают на целине — да и дал тягу из школы.
— Есть ведь закон, надо учиться, — заметил Леонид.
— Нарушил, поганец, закон! Сам Северьянов вызывал, грозился засудить — не помогло! Ну, что ты с ним будешь делать? Гонишь отсюда—в слезы. Забьется в кусты — и ревет. Ходит вон, душит сусликов!
— Пушнину небось заготовляет?
— Ну да, жить-то надо чем-то! Веда с этил, заготовителем! Хочешь взглянуть на его добычу?
Они были уже на стане и сразу же направились к амбарушке-кухне. Вся южная глухая стена ее, как оказалось, была разукрашена вывернутыми наизнанку и растянутыми на маленьких гвоздочках подсохшими на солнце сусличьими шкурками.
— Первый сорт! — с гордостью и легко выговорил Петрован.
Леонид вдруг вспомнил, как он во время войны, стараясь прокормить семью, ловил на рыболовные крючки, наживленные рыбьими пузырями, жадных и доверчивых уток. На одно мгновение он увидел себя подростком, таким, как Петрован, в рваном пиджачишке, в сапогах, собственноручно смастеренных из кусков автомобильных камер, с пестерькой, набитой сизоперой дичью, и у него внезапно и мучительно перехватило горло.
— Сдаешь? — спросил он Петрована хриплым голосом.
— А как же?
— Может, на табак?
— Ну, что вы! — даже слегка обиделся Пет-рован. — Все до копейки отдаю матери.
На минутку словно тенью тучки покрыло лицо Леонида. Он постоял еще немного, сдвинув брови, перед разрисованной шкурками стеной, вероятно с трудом борясь с болью в своей душе, потом круто обернулся и бесцельно зашагал к берегу пруда.
— У нас ведь водовоза нет, — заговорил Черных, выждав, когда Леонид вдоволь насмотрится в зеркальную заводь. — За питьевой водой ездить далеко — в старые бригады… Одному деду Ионычу тяжело: он сторожит ночами горючее, машины…
— Водовоз есть, — ответил Леонид. — Значит, берем Петрована?