Особенно,... 
75 
— Я знаю Нарву, — сказал Александр. — Лет десять назад мы ездили туда с отцом. Мы тогда в Ленинграде жили. Красивый город. Старинные крепости. Быстрая Нарова…
— Был красивый. У меня есть много фотографий, отец снимал. Меня ещё тогда не было… Но прежней красоты уже не осталось. Все разрушили немцы.
Александр слушал и слушал песню-речь Майи. От этой песни на душе делалось тихо и спокойно.
— А как же вы оказались здесь? — спросил он.
— Это был сложный путь, — ответила Майя. — Вот мы пришли. Здесь остановка. Я не успею вам рассказать.
— Ничего. Один автобус можно и пропустить. Мы посидим на скамейке. Сейчас только одиннадцатый час.
— Хорошо, — согласилась она, чинно усаживаясь возле Александра. — Может быть, подержать малыша? Вы устали.
— Нет, нет, не беспокойтесь. Рассказывайте лучше.
— Моя мама, когда мне было всего два года, утонула в реке. Она купалась. Ее унесло течением на глубокое место, и она утонула. Это было перед войной. Мой папа скоро женился, потому что он не мог один справиться. Нас, детей, у него было трое. И двое притом очень маленькие. И когда он женился, сразу началась война. Новая женщина, на которой он женился, когда папу призвали в армию и когда немцы были уже совсем рядом с Нарвой… это было в августе тысяча девятьсот сорок первого года… та женщина решила, что не надо оставаться у немцев, и, забрав нас, чужих ей детишек, поехала на военном грузовике в Ленинград. В Ленинград многие ехали из Эстонии. Я плохо это помню. Но мне рассказывала старшая сестра. Ей тогда было двенадцать. Потом, уж через год или через два года, выяснилось, что моего папу убили на фронте. Эта женщина, его новая жена, сказала, что мы ей теперь никто и что ей с нами не справиться; не прокормить нас… Это все, конечно, старшая сестра рассказывает… И она нас отдала в детский дом. Детский дом несколько раз переезжал из города в город. Старшая сестра все заботилась, чтобы не растерять нас, своих младших, меня и нашего братика. Но братика так, знаете, и не удалось сохранить. Он очень простудился. Сестра рассказывает, что у него получилось сильное воспаление легких. И он у нас умер, бедный. Вот и все.
— Позвольте, — сказал Александр. — Совсем не все. А как вы оказались здесь? Почему вы не вернулись в Эстонию?
— Ах да! Я позабыла. Мы, конечно, вернулись в Эстонию. Сразу же после войны. Мне уже было тогда семь лет. Но мы ничего не нашли, — ни дома, в котором когда-то жили, ни даже улицы, на которой он стоял. Сестра рассказывает… ей было уже много — больше шестнадцати лет… Она рассказывает… ей так сказали… что в этих страшных развалинах, какие остались от трех с половиной тысяч красивых домов, дождались конца войны только два горожанина. Можете себе представить? Мы где-то поселились и два длинных-длинных года жили очень плохо. Потом моя сестра вышла замуж за русского офицера. Он был тогда лейтенант, а сейчас уже майор. Он служил в Нарве. Ну, а когда его перевели сюда, в Старго-род, сестра, конечно, поехала с ним. И меня, конечно, взяла с собой. Я была ещё маленький ребенок. Это теперь мне скоро двадцать два. А тогда…
— Не скучаете по родным местам?
— Я отвыкла немножко. Конечно, у нас там красивая природа. Там очень хорошо. Иногда бывает грустно. Но мне нравится и здесь. Извините, вы уже два автобуса пропустили. Вот идет третий, приготовьтесь, пожалуйста. Может быть, вас проводить до дому?
— Что вы, что вы! Мы с моим соней и так у вас слишком много времени отняли. Вы уж нас простите.
— О, это ничего! Бывает, что время совсем пропадает даром.
Александр поднялся в подошедший автобус, сел возле окна. Он видел, как Майя стояла под фонарем, на остановке, как, подняв руку, помахала ему вслед.
Дома его встретила рассерженная София Павловна. Рассерженная — это значит, разговаривающая совершенно сухо, коротко, какими-то казенными словами.
— Мы тебя только к утру ожидали. Ты слишком спешил. Опять, наверно, затаскал ребенка до температуры. Я вынуждена буду возбудить ходатайство о лишении тебя прав отцовства. Так нельзя. Это возмутительно. Я не спрашиваю тебя, где ты был, ты достаточно взрослый для этого, но…
— Я был на молодежном вечере нашего цеха, мамуся. Я знаю, конечно, что ты кандидат исторических наук, и это не может не отражаться на твоих материнских качествах. Но все равно, ты — мамуся, и тебе не идет сердиться.
У Александра было хорошее настроение, ему не хотелось выслушивать нотации, оправдываться. София Павловна его тона не приняла.
75 
