3 
Воробьев держал спички в руках и улыбался.
— Я же знал, чего вам надо, Василий Антонович.
И это тоже было привычное, знакомое, необходимое — чтобы в каких-то случаях его понимали не только с полуслова, но и вообще без слов. Василий Антонович тоже улыбнулся, поблагодарил и, чиркнув спичкой, сделал эту желанную, самую вкусную, затяжку. Сразу слегка ударило в голову, зашумело, в теле возникла воздушная легкость, утомление ушло.
— Василий Антонович, — сказал Воробьев. — Там областной прокурор названивает. Что ответить?
— Скажи, что я уже уехал. Впрочем, с этого начинать не стоит. Соедини. — Василий Антонович взял трубку. Прокурор просил извинения, но дело у него к Василию Антоновичу такое, с каким ему бы не хотелось тянуть: не может ли Василий Антонович принять его ещё сегодня?
Седьмой час, светит вечернее солнце. Где-то за городом речные песчаные обрывы, с которых открываются широкие и голубые дали, где-то весенние пахучие леса с тихими, подобными зеркалам, темными озерами… Соня, наверно, уже давно пришла и ждет его к ужину…
— Хорошо, — сказал Василий Антонович в трубку. — Приезжайте.
Он подошел к окну. Внизу, у служебного подъезда, под зеленеющими липами стояла его машина. Шофер Роман Прокофьевич прохаживался возле нее, отирая тряпкой с черного верха какие-то капли, падавшие с лип. Восемь лет назад Василий Антонович приехал в Старгород из Ленинграда, сначала парторгом на Машиностроительный завод, затем был избран секретарем райкома, затем горкома, вот он уже и первый секретарь областного комитета партии, а Роман Прокофьевич Бойко все с ним и с ним, с заводских времен, из тридцатидвухлетнего стал сорокалетним, отпустил усы, двое ребятишек у него за этот срок родились. До чего же быстро бежит время!
Областной прокурор, седой и расплывшийся, видимо, очень спешил: вошел он, тяжело отдуваясь.
— Понимаю, — сказал, утирая шею платком, — нельзя в первый же день лезть со всякой чертовщиной…
— Напротив, только сейчас и лезть. Пока свежие силы. В чем дело-то? — Василий Антонович был настроен хорошо.
— Две недели назад загорелся дымоход в одном доме, приехали гасить. Стали двигать мебель — то да се: из книг на полке пистолет выпал. Маузер в деревянной кобуре…
— А я вам что, Сергей Степанович, уголовный розыск, что ли? — прервал его Василий Антонович. — У вас есть кодекс, в нем расписаны соответствующие статьи. Что полагается в таком случае, то и делайте. При чем тут я?
— Да ведь это же директор музея истории нашего края, член партии с тысяча девятьсот восемнадцатого года. Хранитель-то пистолета.
— Черногус? — Василий Антонович вынул новую папиросу из стола. — Чепуха какая-то!
— Чепуха-то чепуха, а дело заведено. И по закону…
— Вот и действуйте по закону. Тем более — старый коммунист, должен бы давно усвоить, что безобразничать нельзя. — Василий Антонович хотел встать и этим закончить разговор с прокурором. Но прокурор движением руки остановил его.
— Это ещё не все. С пистолетом разобраться не трудно. Разве бы я вас по такому поводу беспокоил? Есть кое-что более сложное. Когда Черногус был вынужден признать, что пистолет принадлежит ему, и когда работники милиции стали составлять протокол, он наговорил им бог знает чего. Вот листы протокола, вот под каждым его собственноручная подпись. Почитайте, пожалуйста, сами.
— «Пистолет храню с дней борьбы против белогвардейцев, — читал Василий Антонович. — Это мое боевое оружие, с которым я завоевывал Советскую власть».
Протокол был короткий — много ли нарасписываешь про старую, свое отжившую пищаль? Но запись того, что наговорил Черногус в милиции сверх протокола, занимала пять страниц на машинке. Он говорил, что нарушил только одну статью закона, а есть люди, нарушающие их десятками. Он говорил о браконьерах из числа руководящих областных работников, которые бьют лосей и глухарей без разрешения, ловят рыбу в заповедных озерах. Он говорил о том, что в области не мыслят по-государственному: сеют овёс да сажают картошку, ведут бедняцкое хозяйство, не видят перспектив, не желают смотреть вперед. Что виноват в этом областной комитет и прежде всего его секретарь товарищ Денисов, Василий Антонович, который, как прилежный гимназист, знает только от сих до сих и за пределы чего даже и не пытается перешагнуть. «Вот на кого составляйте протоколы! — восклицал Черногус. — Вот кого привлекайте к ответственности: которые утратили революционную страстность в делах и превратились в мелких деляг».
3 
