Особенно,... 
3 
Но бюст, мраморный бюст, несомненно, был греко-романского происхождения – женщина с густыми волнистыми волосами, охваченными обручем, с удлиненным разрезом полузакрытых глаз, которые казались слепыми. На подставке высечено имя: КЛЕОПАТРА.
– Невероятно, – услышал он голос Самира. – Взгляни, Лоуренс, там саркофаг.
Лоуренс уже увидел его. Он безмолвно смотрел на предмет, покоившийся в самом центре этого кабинета, этой библиотеки, с грудами папирусных свитков и с запыленным письменным столом.
Самир приказал фотографам отойти назад. Дымящиеся вспышки сводили Лоуренса с ума.
– Убирайтесь, вы все, убирайтесь! – рявкнул Лоуренс. Ворча, репортеры отступили за дверь, оставив двоих мужчин в оглушающей тишине. Первым заговорил Самир:
– Мебель римская. Это Клеопатра. Посмотри, Лоуренс, на столе монеты с ее изображением, новые, свежей чеканки. Вот эти, в стороне, сохранились чуть хуже.
– Знаю. Но здесь лежит древний фараон, мой друг. Каждая деталь футляра так же хороша, как у любого другого, когда-либо найденного в Долине царей.
– Но саркофага-то нет, – возразил Самир. – Почему?
– Это не гробница, – ответил Лоуренс.
– Значит, царь пожелал, чтобы его захоронили здесь. – Самир подошел к футляру с мумией, высоко подняв фонарь и осветив прекрасно нарисованное лицо с глазами, обведенными черными линиями, и изящно очерченными губами.
– Готов поклясться, что это римский период, – сказал он.
– Но стиль…
– Лоуренс, слишком уж жизненно. Это римский художник, который превосходно сымитировал стиль девятнадцатой династии.
– Но как же это могло случиться, мой друг?
– Проклятье! – прошептал Самир, словно не услышав вопроса. Он смотрел на ряды иероглифов, которые окружали нарисованную фигуру. Греческие письмена появлялись ниже, а по самому краю шла латынь.
– »Не трогай останки Рамзеса Великого», – прочитал Самир. – Одно и то же на трех языках. Этого достаточно, чтобы остановить мало-мальски разумного человека.
– Пусть я буду неразумным, – ответил Лоуренс. – Позови сюда рабочих, пусть немедленно снимут крышку.
Пыль понемногу осела. Факелы, вставленные в древние настенные подсвечники, коптили потолок, но об этом он побеспокоится чуть позже.
А сейчас надо взглянуть на спеленутую человеческую фигуру. Футляр приставили к стене, а тонкую деревянную крышку осторожно поставили справа от него.
Лоуренс больше не замечал толпу у входа, молча взиравшую на него и его находку. Он медленно поднял нож и полоснул по грубой оболочке из высушенного временем полотна, которое тут же лопнуло и обнажило туго спеленутую человеческую фигуру.
Репортеры дружно ахнули. Опять задымили вспышки. Лоуренс физически ощущал безмолвие Самира. Они оба разглядывали худое лицо под желтоватыми полотняными бинтами и тощие руки, покойно скрещенные на груди.
Один из фотографов взмолился, чтобы его впустили в помещение. Самир сердито потребовал тишины. Все происходившее вокруг, в том числе и эти досадные помехи, Лоуренс воспринимал словно в тумане.
Он пристально разглядывал иссохшую фигуру в пеленах цвета темного пустынного песка. Ему казалось, что он сможет сквозь ткань разглядеть черты изможденного лица, что он видит выражение умиротворения в очертаниях крепко сжатых тонких губ.
Каждая мумия была загадкой. Каждая высушенная и сохраненная форма являла собой ужасный образ жизни в смерти. Он всегда смотрел на египетских мертвецов с внутренним трепетом. Сейчас же, при виде этого загадочного существа, называвшего себя Рамзесом Проклятым, Рамзесом Великим, Лоуренс испытывал странное возбуждение.
Горячая волна захлестнула его. Он придвинулся ближе и сделал еще один надрез на наружной пелене. Самир за его спиной выталкивал фотографов – существовала опасность заражения. Да, уходите, пожалуйста, все уходите отсюда.
Лоуренс протянул руку и дотронулся до мумии. Он дотронулся до нее слегка, кончиками пальцев. Удивительное ощущение упругости! Наверное, время размягчило толстый слой полотна.
Он снова посмотрел на худое лицо, на круглые веки и мрачно сжатые губы.
– Джулия, – прошептал он. – О моя дорогая, если бы только ты видела…
Бал в посольстве. Те же знакомые лица, тот же старый оркестр, сладкий напев знакомого вальса. Свет люстр ослеплял Эллиота Саварелла; у шампанского был кислый привкус. И все же он залпом осушил бокал, а потом встретился взглядом с пробегающим официантом. Да, еще один. И еще. А лучше бы хорошего бренди или виски.
3 
