120 
— Выход чувства обиды, — сказал я.
— Несправедливый приговор, — откликнулся он.
— Отсутствие логики, — добавил я.
— Полное отсутствие логики, — согласился официант; он широко улыбнулся мне. Стопка граненых пепельниц отбрасывала маленькие треугольные блики солнца на его лицо.
Но у меня было собственное соображение, кем мог быть этот сумасшедший освободитель зоопарка. В конце концов, вполне справедливо иметь на этот счет собственную теорию — это вопрос открытый. И мне приходит в голову мысль о человеке, который как нельзя лучше годится для этой роли; по крайней мере, исходя из того, что я слышал о нем, он должен был созреть для этого — как для прекрасной идеи, так и для совершения свойственной его молодости ошибки, в результате которой он и был съеден. Косвенным образом он имеет отношение и ко мне; по слухам, он должен был везти одного известного редактора в Венгрию и, по тем же слухам, не должен был возвращаться обратно. Но также известно, что редактор остался в живых, так что вполне возможно, что его водитель побывал в Венгрии и вернулся обратно. Правда, те, кого он больше всего хотел видеть, оказались далеко от него. Что ж, такое вполне возможно. Этот человек очень любил животных. Я случайно знаю, как однажды в парке он страшно расстроился из-за маленькой белочки с выжженной на голове свастикой — так сильно расстроился, что его разум отказывался воспринять это.
Это мог быть он, точно так же, как и кто-то другой — скажем, некий испытывающий вину родственник Хинли Гоуча.
Потом этот хитрый официант с Балкан спросил:
— Сэр, вы в порядке? — Он пытался заставить меня обратить внимание на то, что это не так, — намекал, что я размашисто выделываю руками какие-то странные жесты и шевелю губами.
С этими парнями с Балкан надо быть начеку. Когда-то я знал одного, который не признал своего лучшего друга в уборной.
Но я не собирался позволять хитрецу с Балкан дурачить меня.
— Разумеется, со мной все в порядке. С чего вы взяли? — вскинулся я, представля то вскоре утром случится со стопкой его пепельниц, когда он поднимет лукавые глаза и потеряет все свое чопорное самообладание, увидев Редких Очковых Медведей, пересекающих Максингштрассе.
— Я лишь подумал, сэр, — сказал официант, — что, может, вы хотите воды. Вы выглядите потрясенным или потерянным… как говорится.
Но я не дал ему вытянуть из меня самое дорогое. Я произнес:
- «Bolje rob nego grob!»
- «Лучше быть рабом, чем гроб».
Затем я сказал:
— Ведь правда? Ведь это так, да?
Невероятно скрытный, непробиваемый как камень, он ответил:
— Не хотите чего-нибудь съесть?
— Только кофе, — буркнул я.
— Тогда вам придется подождать, — сказал он, думая, что поставил меня в трудное положение. — Мы не обслуживаем раньше семи.
— Тогда сообщите мне, где находится ближайшая парикмахерская, — усмехнулся я.
— Но ведь уже почти семь, — возразил он.
— Мне нужно в парикмахерскую, — капризно протянул я.
— Вас не станут стричь раньше семи, — сказал он.
— Откуда вы знаете, что я хочу постричь волосы? — удивился я, и это заставило его замолчать.
Он указал рукой через площадь; я сделал вид, будто не видел вывеску парикмахерской.
Затем, чтобы сбить его с толку, я посидел за столиком до семи — царапая в своей записной книжке. Я притворился, будто набрасываю его портрет, не сводя с него глаз и заставляя его нервничать, пока он обслуживал нескольких ранних посетителей.
В семь часов открылся зоопарк. Хотя никто не ходит туда так рано. В билетной будке сидит лишь толстяк с зелеными шорами карточного игрока, самодовольный, как султан. Над его будкой, время от времени, маячит голова жирафа.
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Эпилог (продолжение)
Я вырос в Капруне начитанным ребенком, поскольку Ватцек-Траммер понимал важность книг; ребенком с исторической перспективой, поскольку Эрнст пополнял мои знания по мере того, как я рос, — пропуская те или иные события, можешь быть уверен, пока я не стал достаточно взрослым, чтобы выслушать все.
Перед тем как послать меня в университет в Вену, Ватцек-Траммер позаботился, чтобы я научился водить гоночный мотоцикл «Гран-при 1939», — он считал, что мотоцикл почти генетическое наследство. Так что я практически ничего не лишился: у меня был даже свой транспорт. Первое, что я сделал, — это отвязал дегенеративную почтовую тележку.
120 
