Последние отзывы

  30  

До каких ухищрений дошла сметливость странствующих мелких промышленников, можно видеть из того, что многие из них во время весенней стрижки овец откупают на срыв щетину, произрастающую на хребтах тех животных, угрюмыми звуками которых никогда не оглашается Турция. Когда торг слажен, щетиноносные животные, под предлогом корма, собираются в особую загородь и вероломно отдаются своими корыстолюбивыми хозяйками в безжалостные руки коробейников, которые их связывают и потом не ножницами, а деревянными лещетками снимают с них жесткие руна. По выдержании операции обезображенные, но по-прежнему здоровые, пациенты отдаются обратно своим обладательницам с насмешливым пожеланием, чтоб на оголенной ниве вырос им к будущей весне новый доход. Пожелания, несмотря на их иронический тон, осуществляются: чрез год новая жатва осеняет хребты тех же животных, и к ней являются те же жнецы. Невозможность ощипать курицу без того, чтоб она не кричала, обратилась в пословицу; легко же представить себе оглушительный крик, сопровождающий вышеизъясненную операцию, — тем более что коробейникам вовсе неизвестно употребление хлороформа.

В видах споспешествования сбыту главного богатства края: лошадей, рогатого скота и овец, учреждены в разных местах Черноморья ярмарки. Важнейшие из них: в Екатеринодаре, на Кубани и в курене Старощербиновском, на реке Ей, — в том и Другом месте по три. Всех же ярмарок в крае до тридцати. Привозимых на них товаров продается на сумму до одного миллиона рублей. Эта же цифра может служить приблизительным мерилом и ценности сбыта на ярмарках местных произведений. На первом плане ярмарок рисуются прасолы, или, как их называют здесь, сгонщики, то есть скупщики скота, лошадей и овец.

Второе после них место занимают наезжие продавцы образов, деревянной посуды, сундуков, окон, решет, веретен, волынок, мелких железных изделий, дегтю, российских азбук, прописей и лубочных картин a la brosse grosse, с текстом увеселительного содержания. На екатеринодарских ярмарках, когда бывает дозволено, являются целые таборы черкесских скрипучих арб, с строевым лесом, частоколом, обручами, осями, каюками, корытами, лопатками, вилами, одеждой из домашнего горского сукна, медом, воском, салом и кожами. Сбыв свои скромные произведения, черкесы не везут полученных денег домой; но тут же на ярмарке запасаются на эти деньги бумажными и шелковыми материями, сафьяном, посудой, расписанными сундуками и мылом. По недоверчивости, никогда их не покидающей, и по незнанию цен на мануфактурные товары, они торгуются бесконечно долго, употребляя притом свой, диаметрально противоположный нашему, способ торга, а именно: спросив в лавке нужный им товар, они не спрашивают потом, какой суммы денег стоит известное количество товара; напротив, они предъявляют наперед известную сумму денег и потом спрашивают купца, какое количество товара даст он на предъявленные деньги. Ответ продавца служит исходной точкой торга, в дальнейшем развитии и окончании которого играет роль не монета, представительница ценности вещи, а наоборот оцениваемая и подлежащая торгу вещь.

Торгуясь таким странным для нас и естественным для них образом, почтенные соседи черноморцев умеют ловко стянуть, что им приглянется и что будет лежать плохо; поэтому не дозволяется им входить в торговые ряды в бурках. Были примеры, что князь изобличался в похищении зеркальца или апельсина.

По множеству ярмарок в Черноморье далеко не все они имеют большое торговое значение, но народ их любит и поддерживает своими съездами. Казачки первые желают ехать на ярмарку, чтоб видеть большой свет, чтоб полюбоваться на большое собрание предметов роскоши и запастись предметами для беседы на целые месяцы; а казаки, как ни тяжелы на подъем, не смеют противоречить обладательницам своих сердец и следуют с ними, имея в виду не пыль и толкотню большого света и не ситцевую пестроту предметов роскоши, а что-то другое, до чего нет дела дражайшим их спутницам, и что веселит сердце человека. Казацкая ярмарка имеет свои местные оттенки. Ее окружают скотные и конские гурты, которых голодный рев и ржание как будто вопиют против высоких запросов и низких предложений цены. В самой средине ярмарки «тичок» — толкучий рынок рабочего скота и езжалых лошадей. Здесь являются героями вертлявый цыган на старой кляче, которую он «пидвахлював», подогрел и подмолодил по-своему, и удалый «комонник»^[28] с волосяным арканом на руке, с гордо откинутой назад головой, с молодецки подкрученным усом и с самонадеянно-небрежной посадкой на молодом неуке, беснующемся и выбивающем седока из седла. Вы любуетесь этим спокойствием, этим как бы простодушием мужества, столько свойственным черноморскому казаку даже в пылу боя, и вы соглашаетесь с остроумнейшей из женщин, что человек на диком коне прекрасен. Поодаль от этого кипучего и шумного торжиша слепец в ветхом подряснике читает псалтырь на память. Его певучее чтение прерывается частыми подаяниями. Ощутив в руке лепту, он останавливается в туже секунду, спрашивает имя сделавшего подаяние, молится о нем и потом продолжает чтение от того именно слова, на котором был прерван. Внимание и память ему не изменяют. В самом многолюдном месте, около «яток», шатров с орехами и пряниками, слепые нищие, усевшись в ряд, без шапок, под паляшим солнцем, с запыленными лицами и с деревянными чашечками в руках, поют лазаря под плаксивую игру «кобзы». Лишенные Божьего света то и дело слышат стук в своих чашечках от падающих в них старых грошей и новых однокопеечников. Здесь повеяло вам надушу грустью; но вот послышались гуденье бубна и визг скрипки. За ними толпа хлопцев и молодиц, а впереди их чабан (овчарь) с загорелым лицом, с усаженным пуговицами поясом и привешенным к нему на длинной портупее ножом, с сбитой на ухо шапкой, с цветным платком через плечо и флягой в руке, скачет гопака до упаду. Этот мешковатый гуляка «водит музыки» и угощает встречного и поперечного напропалую. Кто не желает его угощения, бежит подальше…

  30