82 
— Когда все в храме затаят дыхание, Мэгги, я чувствую каждый вздох! Каждый день я медленно умираю и каждое утро, когда служу мессу, рождаюсь заново. Но почему? Оттого ли, что я — пастырь, избранный богом, или оттого, что слышу, как моя паства в благоговейном трепете затаила дыхание, знаю свою власть над каждым человеком в храме?
— Разве это важно? Просто вы так чувствуете.
— Тебе, пожалуй, неважно, а мне важно. Меня одолевают сомнения.
Но она опять заговорила о том, что было важно ей.
— Не знаю, как я буду без вас, отец Ральф. Сначала Фрэнк, теперь вы. С Хэлом это как-то по-другому, я знаю, он умер и уже не может вернуться. А вы и Фрэнк живы! Я всегда буду гадать, как вы там, что делаете, хорошо ли вам, может, я могла бы чем-нибудь помочь. Мне даже придется гадать, живы ли вы, правда?
— И со мной будет так же, Мэгги, я уверен, и с Фрэнком то же самое.
— Нет. Фрэнк нас забыл… и вы забудете.
— Я тебя никогда не забуду, Мэгги, до самой смерти не забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием. — Он встал, помог и ей подняться на ноги, легонько, ласково обнял ее. — Что ж, простимся, Мэгги. Больше мы не увидимся наедине.
— Если бы вы не были священником, отец Ральф, вы бы на мне женились?
Почтительное обращение сейчас резануло его.
— Не величай меня все время отцом! Меня зовут Ральф!
Но это не было ответом на ее вопрос.
Он обнимал ее, но вовсе не собирался поцеловать. Запрокинутого к нему лица было не разглядеть — луна уже зашла, стало совсем темно. Он почувствовал, его груди внизу касаются острые маленькие груди… волнующее, удивительное ощущение. И еще удивительней — так естественно, словно давным-давно привыкла к мужским объятиям, она вскинула руки и крепко обвила его шею.
Никогда еще ни одну женщину он не целовал как любовник, не хотел этого и сейчас, и Мэгги уж наверно тоже этого не хочет, думал он. Ждет, что он ласково чмокнет ее в щеку, мимолетно обнимет — как простился бы с нею Пэдди, если б уезжал надолго. Она чуткая и гордая; и, должно быть, он жестоко обидел ее, когда бесстрастно взвешивал и оценивал ее заветные мечты. Несомненно, она так же, как и он сам, жаждет покончить с этим прощанием. Утешит ли ее, если она поймет, что он терзается куда сильней, чем она? Он наклонил голову, хотел коснуться губами ее щеки, но Мэгги стала на цыпочки и не то чтобы ухитрилась, просто так уж вышло — коснулась губами его губ. Он вздрогнул, словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился, снова наклонил голову, попытался что-то сказать прямо в эти нежные сомкнутые губы — и, пытаясь ответить, они разомкнулись. И словно ни единой косточки не осталось в ее теле, оно обернулось жаркой, податливой темнотой; одной рукой он обхватил ее талию, другой — плечи, его ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он прижал ее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет — вот сейчас, сию минуту, а он еще не успел понять и осмыслить, что же это за невероятное чудо — Мэгги. Это она и не она, неведомая, совсем не прежняя, ведь та Мэгги, его Мэгги не была женщиной, он не ощущал и не мог ощутить в ней женщину. И он тоже не мог быть для нее мужчиной.
Эта мысль прояснила его смятенные чувства; он оторвал руки, что обвивали его шею, оттолкнул ее и силился во тьме разглядеть ее лицо. Но она понурилась и не поднимала глаз.
— Нам пора, Мэгги, — сказал он.
Без единого слова она отошла к своей лошади и уже в седле ждала его; обычно это ему приходилось ее ждать.
Предсказание отца Ральфа сбылось. В это время года Дрохеда утопала в розах, и теперь весь дом был завален ими. К восьми часам утра в саду остались разве что одни бутоны. Вскоре после того, как сорвана была с куста последняя роза, начал съезжаться народ на похороны; в малой столовой подали легкий завтрак — кофе, свежие, только-только из печи, булочки с маслом. После того как останки Мэри Карсон препроводят в склеп, в парадной столовой предстоит более солидная трапеза, участникам похорон надо будет подкрепиться перед дальней обратной дорогой. О последних новостях уже прослышали, слухи в Джилли разносятся мгновенно, чему содействует телефон — общая линия сразу для нескольких абонентов. Произносились приличные случаю скорбные фразы, а взгляды и умы прикидывали, рассчитывали, втайне усмехались.
— Говорят, мы вас скоро лишимся, ваше преподобие, — едко заметила мисс Кармайкл.
Никогда еще он не казался столь отрешенным, столь чуждым человеческих чувств, как в это утро — в стихаре без кружев поверх матово-черной сутаны, с серебряным крестом на груди. Словно здесь только его тело, а дух витает далеко. Но он рассеянно посмотрел сверху вниз на мисс Кармайкл, словно бы собрался с мыслями и весело, ничуть не притворно улыбнулся.
82 
