Особенно,... 
273 
— Может быть, старческое слабоумие дается как милость тем, кто не в силах посмотреть в лицо своему прошлому. А тебе покуда рано ручаться, что ты не впадешь в детство. Подожди еще годиков двадцать, тогда видно будет.
— Еще двадцать лет! — с испугом повторила Мэгги. — Так страшно долго!
— Ну, это ведь было в твоей воле — сделать эти двадцать лет не столь одинокими, правда? — заметила Фиа, не отрываясь от вязанья.
— Да. Только овчинка выделки не стоила, мама. Правда? — сказала Мэгги с едва уловимой ноткой сомнения в голосе, постукивая головкой старинной вязальной спицы по письму Джастины. — Довольно я трепыхалась в нерешительности. С тех самых пор, как приезжал Лион, все тянула, надеялась, — может, и не придется ничего делать, может, все решится без меня. Но он был прав. В конце концов это легло на меня.
— Ну, согласись, без меня тоже не обошлось, — возразила уязвленная Фиа. — Конечно, после того, как ты немножко обуздала свою гордость и рассказала мне, что происходит.
— Да, ты мне помогла, — мягко сказала Мэгги. Тикали старинные часы; все так же проворно мелькали в двух парах рук черепаховые вязальные спицы.
— Скажи, мама, — спросила вдруг Мэгги, — почему тебя сломила именно смерть Дэна? Ни из-за Фрэнка, ни из-за папы и Стюарта так не было.
— Сломила? — Фиа опустила спицы; вязала она и теперь не хуже, чем во времена, когда видела превосходно. — О чем ты говоришь?
— Ну, это ведь тебя совсем убило.
— Меня и тогда каждый раз убивало, Мэгги, Но я была моложе, и у меня хватало сил лучше это скрывать. И разум был потверже. Вот как у тебя теперь. Но Ральф знал, что со мной сделалось, когда погибли папа и Стюарт. Ты была еще девчонкой и не понимала. — Она чуть улыбнулась. — Знаешь, Ральфом я восхищалась. Он был такой… необыкновенный. Совсем как Дэн.
— Да, правда. А я не знала, что ты это понимаешь, мама… то есть какие они оба по природе своей. Чудно. Ты для меня загадка, мама, темный лес. Столько в тебе всякого, чего я не знаю.
— Надо надеяться! — усмехнулась Фиа. Руки ее все еще праздно лежали на коленях. — Так вот, вернемся к главному — если ты сумеешь сейчас помочь Джастине, значит, твои беды тебя научили большему, чем мои — меня. Я не позаботилась о тебе, как советовал Ральф. Ни о чем не хотела думать, только вспоминать… А ведь у тебя и выбора все равно нет. Только воспоминания и остаются.
— Что ж, когда боль немного притупится, и воспоминания утешают. Разве не так? Двадцать шесть лет у меня был Дэн, и я приучила себя к мысли, что, наверно, все к лучшему, наверно, он избежал какого-нибудь совсем уже страшного испытания, такого, что и не вынес бы, сломился. Как Фрэнк, только от чего-то другого. Есть немало такого, что хуже смерти, мы с тобой обе это знаем.
— И ты совсем не ожесточилась? — спросила Фиа.
— Сначала — да, а потом ради них я себя переломила. Фиа опять принялась за вязанье.
— Значит, после нас никого не останется, — тихо сказала она. — И не будет больше Дрохеды. Ну, напишут про нее несколько строчек в книгах по истории, и приедет в Джилли какой-нибудь серьезный молодой человек, станет разыскивать и расспрашивать всех, кто еще что-то помнит, и напишет о Дрохеде книжку. Последнее из громадных землевладений Нового Южного Уэльса. Но читатели никогда не поймут, что это было на самом деле, просто не смогут понять. Для этого надо было разделить ее судьбу.
— Да, — сказала Мэгги (она ни на минуту не переставала вязать), — для этого надо было разделить ее судьбу.
В дни, когда Джастина была вне себя от потрясения и горя, прощальное письмо к Лиону далось ей без особого труда и даже доставило какое-то жестокое удовольствие, ведь она тогда наносила ответный удар: я мучаюсь, так мучайся же и ты. Но на сей раз Лион поставил себя не в такое положение, чтобы можно было письменно дать ему отставку. Итак, не миновать ужина в их излюбленном ресторане. Он не пригласил ее к себе в дом на Парк-лейн, это ее огорчило, но не удивило. Ну, разумеется, он даже прощаться намерен под благосклонным надзором верного Фрица. Уж конечно, он не намерен рисковать.
Впервые за все годы она постаралась одеться по его вкусу; видно, бесенку, что неизменно подстрекал ее щеголять в оранжевых оборках, пришлось, отругиваясь, убраться восвояси. Лион предпочитал строгий стиль, а потому Джастина надела длинное, до полу, платье шелкового трикотажа — темно-красное, матовое, с закрытым воротом и длинными узкими рукавами. К нему — широкое колье из витой золотой нити с гранатами и жемчужинами и такие же браслеты. Но что за несносные волосы! Никакого сладу с ними, и никак не угодишь Лиону. Подкраситься больше обычного, чтоб не так заметно было, какое у нее расстроенное лицо. Вот так. Сойдет, лишь бы он не стал слишком присматриваться.
273 
