Последние отзывы

  44  

Или же посмотрим на все это по-другому. Николь Сикс, испытывая значительные неудобства, приближается в своей летающей тарелке к горизонту событий. Она его еще не пересекла. Но он до ужаса близок. Ей потребуется вся мощь ее обратного хода, до самой последней капли, чтобы она смогла освободиться…

Нет, это не поможет. Это не поможет, потому что она уже находится по ту сторону. Всю свою жизнь она провела по ту сторону горизонта событий, попирая гравитацию в замедляющемся времени. Вот что она такое. Она — неприкрытая самобытность. Она — по ту сторону черной дыры.

Каждые пятнадцать минут трезвонит телефон. На проводе — то Элла из Л.-А., то Риа из Рио, то Мерока из Марокко… Приходится перебивать их горячее воркование и сообщать непривлекательную правду: я не Марк Эспри. Он в Нью-Йорке. Даю им номер своего телефона. Они тотчас бросают трубку, как будто я — какой-то респиратор, который нужно поспешно с себя сдернуть.

На циновке у входа растет груда надушенных писем с отпечатками губной помады. Эти девицы — они являются сюда каждую минуту: они, по сути, пикетируют дом. Когда я сообщаю этим блестящим картинкам, этим ослепительным видениям, крошкам-герцогиням и poules de luxe ^[20], что Марка Эспри дома нет, — их это подкашивает. Мне приходится простирать к ним руки, чтобы поддержать их. Однажды утром на крыльцо дома явилось, надеясь провести с Марком хоть несколько минут, восхитительно возбужденное создание по имени Анастасия. Когда я ее огорошил, то тут же подумал, что придется вызывать «скорую». Нет, не очень-то это в жилу для того, кто не особо удачлив в любви или в искусстве, — стоять в коридоре, задумчиво почесывая затылок, и видеть над собой обрамленные изображения королев грез с размашистыми посвящениями, пересекающими их горла. "Моему Аполлону. В этом никто не сравнится с тобою. Я всецело твоя — и навеки…"

Анастасия была донельзя мила (хорошенько приобняв, я как следует встряхнул ее, и она, хоть все ее лицо оставалось слезливой маской, сумела сдавленным голосом пролепетать какие-то извинения). Но кое-кто из других, кое-кто из тех, что побесцеремонней, глядят на меня с невероятным отвращением. Могу ли я их в том винить, особенно если нахожусь посреди главы, весь изможден, возбужден, пьян от вины и небрит до самых белков глаз?

Вчера вечером случился необычный телефонный звонок. Он был адресован мне.

Услышав слабое потрескивание, порождаемое тремя тысячами миль, я подумал, что это, быть может, Мисси Хартер — или Джэнит — или, на худой конец, Барбро. Но это был Слизард.

Он нравится мне как человек и все такое, однако же звонки от доктора Слизарда не в состоянии привести в порядок мой пульс. Он хочет, чтобы я съездил показаться кое-кому в научно-исследовательском институте к югу по Темзе.

— Как там Америка?

— Америка окончательно спятила. Точь-в-точь — лазер с рентгеновской накачкой.

Слизард соглашается, что визит этот необязателен, но все же хочет, чтобы я туда наведался.

— Вышлите мне мои пилюли, — сказал я. Но еще и добавил, что подумаю над его предложением.

— Скажи-ка, Оксилиадора, — начал я, — ты долго работала на Клинчей — на Хоуп и Гая?

Оксилиадора была великолепна. Не отрываясь от работы, она за четверть часа выдала мне столько материала, что его достанет на три главы. Это по меньшей мере. Вполне может быть, что Окси сильна в уборке, но то, что она выдающаяся сплетница, совершенно несомненно: поглядеть только, как умеет она пачкать людей, как умеет она чернить их и пятнать! Она прочитывала письма Клинчей, подслушивала их телефонные разговоры; с тем же профессиональным следовательским рвением рылась в мусорном ведре и в корзине для грязного белья. Интересные побочные сведения, касающиеся Лиззибу. Прекрасный материал о Мармадюке. Я слушал ее, развязно рассевшись за столом Марка Эспри — не за рабочим его столом, что в кабинете, но за письменным, в гостиной (за которым, как воображал я себе, он трудился над своей любовной перепиской). Я потихоньку восстанавливаю силы после пятой главы. Материал местами был довольно тяжелым. Мне уже так и слышится голос Мисси Хартер, объясняющей мне, что Америка не пожелает обо всем этом знать (особенно если свидание, о котором Кит условился из паба, предстанет перед нами, скажем, поздней весной, когда и кризис, и год странного поведения минуют — тем или иным образом). Но Николь — тяжелый материал. Николь — тяжелая. Полагаю, я мог бы смягчить краски, будь у меня время. Но как сильно следовало бы их смягчать? Полагаю, мог бы «кое-что подретушировать» — так, кажется, говорят в таких случаях. Подогнать, подправить — все, что угодно. Поместить ее сверху. Укусы в угаре страсти. Только не умею я ретушировать. Просто этого во мне нет. Елки-палки, такой уж я правдивый рассказчик, правдивее некуда… Итак, пока Окси с равным блеском наводила чистоту в квартире и сервировала для меня разнообразную грязь, я сидел за столом и делал записи — с этакой деланной небрежностью, словно просто плодил бессмысленные каракули (и с теплым чувством думал о безмятежной гавани шестой главы, о безукоризненном ее очаге), как вдруг послышалось негромкое бренчание ключей, хлопнула дверь — и в комнату бурею ворвалась другая женщина.

  44