196 
— Да, точно, одно и то же.
— Первые восемь строк действительно очень красивы, но я никак не могу отделаться от чувства, что секстина — ужасная чепуха. Что теперь? Оды? Думаю, нет. Давай снова рассмотрим «Ламию». Это ведь одна из твоих любимых вещей, а, Кит?
Она положила книгу себе на колени; она говорила и читала; она переворачивала страницы длинными своими пальцами, которые затем скользили по ее обнаженным бедрам, как бы небрежно на них указывая или же их лаская.
— Возлюбленная демона, а может, / Сам демон… Правдивы сновиденья Бога… В школе Купидона… Тончайшие флюиды источая… Таинственная патока сочится… Боже мой! Все это таяние, томление, обморочность, тягучее умирание! Дворец пурпурный сладкого греха.
Среди страниц попалась еще одна закладка, и она ободрительно ему улыбнулась.
— По-моему, Китс, — сказал Кит с большей уверенностью, — как бы он ни прославлял вещественную сторону жизни, все-таки довольно робок и — э-э — нерешителен, что ли, даже в этом своем укромном зачарованном лесу.
— И к тому же трусоват. Называет свою подругу скрытой змеей.
— Вот именно, — сымпровизировал Кит.
Некоторое время Николь рассказывала о жизни Китса, о пренебрежении современников, о ранней смерти; о посмертном двухтомнике «Жизнь, письма и литературное наследие Джона Китса». Киту все больше нравились его весомые замечания, голос его делался все внушительнее, все бархатистее, проникаясь неожиданной властью так думать, так чувствовать, так говорить — воображаемой властью, конечно. Он даже начал делать повелительные жесты и скрести висок тем, что оставалось от ногтя на его правом мизинце.
— Все заканчивается в Риме, в 1820 году.
В 1820 году! — подумал Кит.
— Ему было двадцать шесть лет.
13 на двойном, подумал Кит. Нет, не изящно. Лучше сначала 10, а потом 8 на двойном.
— Сын простого конюха, он умер в горчайшей безвестности. «Здесь тот лежит, чье имя только в водах, / В текучих водах запечатлено», — он хотел, чтобы именно эти строки выбили на его гробнице.
— Удручает мысль о том, — хрипло проговорил Кит, — что Китс никогда не узнает, как продолжал он жить в сердцах многих почитателей. Почитателей со столь разных жизненных дорог. Вот у Гая, например, — продолжал он, внезапно сильно нахмурившись, — безусловно есть что-то, что-то от поэтического духа. И я это уважаю. Но вот и я, необразованный парень, тоже нахожу, что моя жизнь обогащена… — На закладке значилось просто: «Джоном Китсом». Но на этой стадии Кит уже чувствовал, что мог бы выдать что-нибудь и получше. — Обогащена, — сказал он, — отважным… э-э… талантливым романтиком, чья… чья безвременная…
— Джоном Китсом, — сказала Николь. Она оправила юбку и захлопнула книгу — тем самым лишив Кита его шпаргалки, его словесного запаса. — Думаю, на сегодня достаточно, правда? И, Кит, одна цитата напоследок:
- Кто из живущих может заявить:
- «Ты не поэт; не пой свои мечтанья»?
- Ведь каждый, в ком душа не омертвела,
- Ее виденья рассказать сумеет,
- Коль знал любовь и с детства напитался
- Родною речью, щедро ею вскормлен.
Думаю, что сегодня, Кит, ты опять доказал правоту этих строк.
Кит вздохнул, испытывая потребность воспарить и запеть. Но все молчало в смятенном его уме. Он важно кивнул и сказал:
— Угу, сойдет.
Она проводила его до входной двери. Вернувшись, прошла через гостиную, пересекла узкий коридор и вошла в спальню. Гай чопорно восседал на кровати, широкие его руки ладонями кверху покоились на коленях. Николь поцеловала его в губы, затем отодвинулась, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.
— Теперь твоя душенька довольна?
Гай тускло улыбнулся, глядя на телеэкран, где изображалась спинка дивана, стоящего в пустой комнате.
— Настоящее откровение, — сказал он. — Прости. Чувствую себя просто посмешищем, очень-очень пристыжен. Говорил же я, что в этом нет никакой необходимости. Хотя это совершенно ошеломительно. С трудом верил своим ушам. Такие суждения! Природное критическое чутье.
— Я тебе говорила, что он не промах.
— Ты молодец, Николь.
Ясен пень, едва не сказала она, снимая с себя клетчатый пиджак.
— Надо делать то, что можешь, — сказала она и, наклонив голову, начала расстегивать блузку. — Забавная причина, чтобы впервые войти в женскую спальню. Я, однако же, не думаю, что вполне уже готова «тягуче умереть». Но что до созревающей груди любви твоей заветной… Действительно, созревает. Ее дыханье нежное уснуть тебе не даст. Уф! Надеюсь, руки у тебя добрые и теплые.
196 
