189 
— Нет, право же, лучше не надо.
Николь вернулась в гостиную. Когда Гай вошел туда вслед за ней, она посмотрела на него со смирением и тревогой.
— Милый, в чем дело? — прошептала она. — Присядь. Принести тебе чего-нибудь?
Гай помотал головой, но опустился в низкое кресло. Он поднял руку в успокоительном жесте, прося тишины и времени. Затем нежно прижал ладонь к правому уху и прикрыл глаза… Этим утром, когда он лежал в постели, а Мармадюк усердствовал, открывая его зажмуренные веки, Гай испытал странное ощущение, неуместное, приятное, чувственное: собственно, в ухе у него собиралась струйка горячей Мармадюковой слюны. Сначала это его не беспокоило, но теперь половина головы у него онемела и пульсировала. Какие-то клейкие — или, может быть, едкие — свойства детской слюны оказали свое вредное воздействие глубоко в закрученном спиралью ушном проходе, затронув и барабанную перепонку. Комната накренилась, потом качнулась. Может быть, сейчас все так безумно, подумал он.
— Я должен тебя кое о чем спросить.
Ее взгляд выразил безграничную готовность.
— Я, вероятно, законченный идиот, — продолжил он, потому что ее дом, ее окна, ее шторы выглядели снаружи такими невинными. — Но кое о чем тебе тоже следует знать. Ну а теперь ты должна заранее обещать, что простишь меня, если я…
Гай замялся. Совершенно явственно он различил шум воды, сливаемой в унитазе неподалеку. Слишком близко, чтобы это могло быть где-то еще. Затем из ванной комнаты появился Кит. Через плечо у него была перекинута серебристая кожаная куртка, и он говорил:
— Этот мне больше всего пришелся по вкусу, больше всего. Мне они так нравятся, когда ты…
— А, Кит, — непринужденно сказала Николь. — Чуть не забыла, что ты еще здесь.
Застывший в стоп-кадре, выделенный курсивом, пойманный, вне всякого сомнения, с поличным, Кит начал мало-помалу возвращаться к жизни, снова двигаться и дышать — и усыхать, усыхать до полного ничтожества, меж тем как Гай задумчиво поднимался на ноги.
— Здорово, приятель…
Кожаную куртку, за мгновение до этого безмятежно висевшую на плече, Кит теперь стискивал в руках, отчего она могла измяться и скомкаться. Воздух между двумя мужчинами был наэлектризован до предела — классовая неприязнь, усиленная близким расстоянием, в них так и бурлила. Гай смотрел на Кита с презрением. И вот это-то рыцарь «Черного Креста»!
— Ты, полагаю, хочешь уже идти, — сказала Николь. — Вот твой — портфель. Я тебе кое-что туда положила.
Приступ кашля, казалось, вот-вот навсегда избавит Кита от необходимости что-либо говорить; но затем он вдруг сглотнул, да так, что все горло у него раздулось и набычилось, и сказал:
— Весьма признателен.
— Да, и… Кит? Ты не мог бы еще раз отдать в починку кофемолку? Или это уже невыносимо? Она там. Боюсь, снова испортилась.
— Ладно, — сказал Кит, собирая свои вещи.
— Завтра в то же время?
Кит посмотрел на Николь, на Гая, на Николь.
— Э-э, точно!
Он кивнул, сложил трубочкой губы и вкось прошаркал к двери.
— До свиданья, Кит, — крикнула она в коридор, после чего повернулась к Гаю. — Прошу прощения. Так что ты говорил?
Он помолчал. На лестнице послышалось напряженное, постепенно удаляющееся посвистывание Кита.
— Он что, — спросил Гай, — он что, торчит здесь все время?
— Прошу прощения?
— Я имею в виду, — пронзительным голосом сказал Гай, — что когда его нет здесь как такового, то очень редко бывает, чтобы я не наткнулся на него на лестнице.
— На Кита?
— Я спрашиваю: что он здесь делает изо дня в день?
— А он ничего тебе не говорит?
— Что? На лестнице? Нет, только «приветик» — или «блин» — или что-нибудь наподобие, — сказал Гай, нащупывая рукою лоб.
— Вообще, я имею в виду. Не рассказывал он тебе о нашем маленьком секрете?
— О чьем секрете?
— О нашем с Китом, — с унылым озорством улыбнулась Николь. — Ну да ладно. Думаю, это так и так вышло бы наружу. Боюсь, я тебя обманывала.
— Вижу, — сказал Гай, задрав подбородок.
— Он был бы в ужасе, если бы ты узнал, — сказала она, пристально вглядываясь в его искаженное лицо. В сотый раз она определила его слабость как нечто предопределенное, уже вытравленное в нем, сделанное с определенной целью, но очень давно. — И он, конечно, очень беспокоится, чтобы об этом не узнала его жена.
— По-моему, — сказал Гай, — по-моему, тебе лучше бы прямо сказать мне, в чем дело.
189 
