Особенно,... 
52 
Добежал до Серпантина, до статуи Питера Пэна и плюхнулся обессиленный, с мучительным колотьем в боку. Это был один из храмов его детства, но никакой маленький Мэтью не ждал его здесь, а статуя, бросающая миру вызов пирамидой из бронзовых зверей и фей со стрекозиными крыльями, выглядела разве что забавно и старомодно. Детство осталось далеко позади, и не долетало к нему оттуда ни одного живого вздоха. Павильоны и фонтаны напоминали ему Китай, а не детство. Ярко раскрашенные утки плыли под сплетением зеленых ивовых ветвей, но для него все окружающее было серым, и сердце бухало, как колокол в пустом зале.
Кто-то неожиданно сел рядом. Грейс. Примчалась быстро и легко, как молодая антилопа. С ней прилетел запах цветов.
– Твои полчаса еще не прошли. Могу побегать с тобой.
– Нет, я уже не хочу бегать.
– Я очень люблю это место, а ты? Какие милые эти кролики и мышки, правда? Детишки их гладят уже столько десятилетий, вон как блестят. Ах, Мэтью, я так хочу с тобой поговорить. До сих пор мы виделись лишь мельком. А ты бы мог очень мне помочь. Ты был так добр ко мне, когда я была маленьким ребенком, я до сих пор помню, и ты такой умный, я тебе верю и восхищаюсь. Не сердишься, правда? Мы будем говорить, говорить бесконечно. Я чувствую, ты сможешь открыть мне правду обо мне самой, пусть даже и суровую. Приходи к нам пить чай! Придешь?
О Боже, думал Мэтью, о Боже. Ну зачем ему знать об этих горячих, простодушных чувствах молоденькой девушки? Ужасный парадокс заключается в том, что молодые люди так примитивны и так бесформенны именно в то время, когда они чувствуют, что их жизнь доверху наполнена смыслом. Как можно объявить им эту жестокую правду – что все это попросту неинтересно. Он отодвинулся от нее, от ее длинных жарких розово-коричневых ног, от свежего яблочного аромата ее платья.
– Как раз сейчас я уезжаю, может быть, потом…
– И еще одно. Я хочу, чтобы ты взял себе бабушкин дом.
– Бабушкин дом?
– Да, чтобы ты там поселился. Сколько можно ютиться в отеле? Дом стоит пустой, ты знаешь, и, на мой взгляд, ты очень к нему подходишь. Тебе не придется вносить никакой платы. К тому же надо где-то разместить коллекцию, а в Лондоне сейчас столько воров. Живи там все лето, весь год, вообще сколько захочешь. Ведь мы с Людвигом поселимся в Оксфорде.
– Нет-нет…
– Ну хотя бы пока будешь подыскивать постоянное жилье. Живи в этом доме, я буду так рада! Завтра же и переселяйся.
Мэтью увидел себя в Вилле, в тишине, за надежно закрытыми дверями.
Большой рыжий охотничий пес стоял в охотничьей стойке рядом с одной из фей.
– Бедный старый Жестяной Колокольчик, – рассмеялась Грейс. – Ты веришь в фей, Мэтью?
– Да. – Боги умерли, подумал он, но срединная магия осталась нерушимой, прекрасная, маленькая, пугающая, жестокая.
Мэтью увидел безумное, полузакрытое волосами лицо Мэвис, оно вновь явилось перед ним, колдовское, искусительное, и в то время как ее прозрачное одеяние проплыло через сцену, утки крякнули, и залаяли псы, и озерная вода загорелась аметистово под плакучими ивами, и самолет, идущий на посадку, прогудел вдали, как пчела. Мэтью отворил дверь Виллы, и Мэвис вошла в дом.
– Я подумаю, – сказал он.
* * *
– Людвиг!
– Что, пчелка?
– Попробуй шоколада, дуся.
– Спасибо, ангелочек.
– Людвиг.
– Что, моя крошка?
– Сейчас я тебе скажу что-то плохое.
– О Господи, неужели…
– Да нет, не такое уж страшное. Просто мама и папа не едут к Одморам на уик-энд.
– Вот так подарок!
– Какие они несносные, правда?
– Нет, с меня хватит…
– Что ты!.. Нет! Мы должны спуститься, коктейль сейчас начнется, нас ждут, начнут искать, и Мэтью придет специально, чтобы с тобой познакомиться.
– К черту Мэтью!
– Людвиг, что ты делаешь? Дверь не запирается, ты же знаешь…
– Кресло придвинем…
– Осторожней, поломаешь… Ой, смотри, поднос!.. И зачем только я тебе сказала!
– Иди ко мне, – торопил Людвиг, – раздевайся. – Он сбросил пиджак и начал развязывать галстук.
– Нет, нет, я не могу так вдруг, нет.
– Именно так. Вдруг. – Он расстегнул пояс и снял брюки. В тесной мансарде было душно от полуденного солнца.
– Людвиг, я не вынесу, если папа и мама придут… а они точно придут…
– Снимай платье.
– У меня нет этого…
– У меня есть. Скорее.
Людвиг снял туфли, потом носки, кальсоны и наконец рубашку. Он стоял перед ней голый, потный, волосатый, возбужденный. Грейс, все еще в кремовом нарядном платье, прижимала руки к груди. Она выдвинула узкое белое ложе из-под полки и сдернула покрывало.
52 
