Особенно,... 
434 
Когда мальчик поднял глаза на свою тетку Юлию, сердце его дрогнуло. Пока жрецы монотонно бормотали молитвы, мальчик Цезарь неотрывно смотрел на Юлию, желая поймать ее взгляд. Она, конечно, почувствовала это, но не взглянула на него. Юлия выглядела значительно старше своих сорока лет, ее красота поблекла под бременем печалей. Но в конце церемонии, когда все столпились с поздравлениями вокруг нового фламина и его куклоподобной фламиники, Цезарь-младший наконец увидел глаза Юлии — и пожалел об этом. Она, как обычно, поцеловала его в губы и слегка всплакнула, склонив голову ему на плечо.
— Мне так жаль, — прошептала Юлия, — это так ужасно! Он не должен был этого делать. Он вредит всем, даже тем, кому не следовало бы. Но на самом деле он не такой, пожалуйста, пойми это!
— Я понимаю, тетя Юлия, — ответил мальчик чуть слышно, — не беспокойся обо мне, я справлюсь.
На закате дня церемонии были завершены. Новый фламин Юпитера, неся на голове тесный apex, завернутый в удушающую laena, хлопая башмаками, поскольку они были без шнурков и ремней, отправился домой вместе со своими родителями, непривычно торжественными сестрами, теткой Юлией и молодым Марием с новобрачной. Циннилия, новая фламиника, также одетая в широкую мантию из грубой шерсти без узлов и пряжек, пошла к себе — со своими родителями, братом, сестрой Корнелией Цинной и Гнеем Агенобарбом.
— Итак, Циннилия останется в своей семье, пока ей не исполнится восемнадцать, — сказала Аврелия Юлии, намеренно поддерживая легкую беседу, пока все устраивались в триклинии для праздничного позднего пира. — Одиннадцать лет впереди! В ее годы это слишком долго, в мои — слишком быстро.
— Да, согласна, — равнодушно произнесла Юлия, усаживаясь между Муцией Терцией и Аврелией.
— Какая уйма свадеб! — воскликнул Юлий Цезарь, с ужасом глядя на мрачное лицо своей сестры. Он облокотился на lectus medius; почетное место рядом с собой он уступил новому фламину Юпитера, которому никогда ранее не позволялось обедать лежа. Теперь мальчик находил это таким же странным и неудобным, как и все, что случилось с ним в этот сумасшедший день.
— Почему не пришел Гай Марий? — бестактно спросила Аврелия.
— Он слишком занят, — пожала плечами Юлия и покраснела.
Прикусив язык, Аврелия оставила это замечание без комментариев и раздраженно посмотрела на своего мужа, как бы прося о помощи.
— Ерунда! Гай Марий не пришел, потому что он не должен был приходить, — заявил новый фламин Юпитера, внезапно выпрямляясь на ложе и снимая жреческий плащ, который затем был без церемоний сброшен на пол, где уже стояли особые башмаки. — Так-то лучше. Гнусная вещь! Я уже ненавижу, ненавижу ее!
Воспользовавшись этой выходкой как способом выйти из затруднения, Аврелия хмуро посмотрела на сына.
— Не будь нечестивцем.
— Даже если я говорю правду? — дерзко поинтересовался Цезарь-младший, меняя положение и облокачиваясь на левый локоть.
В этот момент появились первые блюда: хрустящий белый хлеб, оливки, яйца, сельдерей, салат-латук.
Цезарь-младший был очень голоден (ритуалы не дали времени поесть) и набросился на хлеб.
— Не трогай, — резко потребовала Аврелия, покраснев от страха.
— В чем дело? — Мальчик, застыв в изумлении, воззрился на нее.
— Тебе запрещено касаться белого или дрожжевого хлеба, — ответила ему мать.
И перед новым фламином Юпитера появилось другое блюдо, на котором лежали тонкие, ровные, ужасно невкусные на вид куски какой-то субстанции серого цвета.
— Что это? — с отвращением спросил Цезарь-младший. — Mola salsa?
— Mola salsa сделана из полбы, которая является особым видом пшеницы, — ответила Аврелия, зная, что это ему и так прекрасно известно, — а это ячмень.
— Пресный ячменный хлеб, — упавшим голосом проговорил Цезарь-младший, — даже египетские крестьяне живут лучше! Я думал, что буду есть обычный хлеб. А от этого можно заболеть.
— Цезарь-младший, это день твоей инаугурации, — заговорил его отец, — приметы были благоприятными. Теперь ты фламин. С этого дня ты должен строго соблюдать все, что от тебя требуется. Ты — прямая связь Рима с Великим богом. Что бы ты ни сделал, это повлияет на отношении Рима с Великим богом. Ты голоден, я знаю. И то, что тебе предлагают, — довольно гадкая вещь, согласен. Но с этого дня ты в первую очередь должен думать о Риме, а не о себе. А потому — ешь.
434 
