194 
Огромное богатство Фульвии было накоплено еще ее прабабкой Корнелией, матерью Гракхов, римлянкой старого образца. Ее внучка, мать Фульвии, менять ничего не захотела. Таким образом, большая часть имущества Фульвии была скрыта в пассивном партнерстве или номинально поручена кому-то еще. Так что реализовать хотя бы что-нибудь было весьма непросто. На это ушло бы много времени, к тому же сделкам воспротивился бы ее банкир Гай Опий, который очень хорошо знал, кто завладеет вырученными деньгами.
— Беда в том, что я не сразу поехал в Галлию, — мрачно втолковывал Антоний Гаю Требонию и Дециму Бруту.
Встретившись на лестнице Весталок, они втроем завалились в таверну Мурция.
— Правильно, ты приехал, когда восстал Верцингеториг, — сказал Требоний, который пробыл с Цезарем пять лет и получил за то десять тысяч талантов. — Даже и тогда ты опоздал, как я помню, — добавил он с усмешкой.
— Ай, кто бы из вас говорил! — проворчал Антоний. — Вы были маршалами у Цезаря, а я — простым квестором. Я всегда чуть-чуть не дотягиваю по возрасту, чтобы получать настоящие деньги.
— Возраст уже ни при чем, — медленно сказал Децим Брут, шевеля светлыми бровями.
Антоний нахмурился.
— Что ты хочешь сказать? — спросил он.
— Я хочу сказать, что наш возраст уже ни на что не влияет. Пройдем мы в консулы или нет, зависит совсем от другого. Мои выборы на должность претора в этом году были таким же фарсом, как и выборы Требония три года назад. Мы должны ждать, когда диктатор разрешит нам продвинуться выше. И не в результате выборов, а в результате выбора Цезаря. Мне обещано консульство через два года, но посмотри на Требония — он должен был стать консулом еще в прошлом году, однако все еще не консул. Такие люди, как Ватия Исаврик и Лепид, более влиятельны, и их нужно ублажить в первую очередь, — раздраженно, скороговоркой заключил Децим Брут.
— Я и не знал, что ты так на это смотришь, — медленно сказал Антоний.
— Так смотрят, Антоний, все настоящие мужчины. Я отдаю должное Цезарю в смысле компетенции, ума, огромной работоспособности. Да-да, во всем этом он гений! Но ты должен знать, что это значит, когда тебя оставляют в тени, а твоя родословная говорит, что так не должно быть. Ты — наполовину Антоний, наполовину Юлий. Я — наполовину Юний Брут, наполовину Семпроний Тудитан. Мы оба знатного происхождения, мы оба должны иметь шанс достигнуть пика карьеры. Выйти в белоснежных тогах, обратиться к выборщикам, обещать им целый мир, лгать, улыбаться. А вместо этого мы смотрим в рот Цезарю Рексу, Цезарю — царю Рима. Если мы что-нибудь и получим, то из милости, а не в результате наших личных заслуг и усилий. Мне ненавистно подобное положение! Ненавистно!
— Я понимаю, — сухо сказал Антоний.
Требоний сидел и слушал, удивляясь, понимают ли вообще эти люди, о чем они фактически говорят. Что до Требония, то его совершенно не интересовало, какой шанс дает человеку знатность, потому что сам он никакой такой знатности не имел. Он — креатура Цезаря с головы до пят, он не достиг бы и десятой доли того, чего достиг с его поддержкой. Это Цезарь сделал Требония плебейским трибуном и щедро оплатил все услуги. Это Цезарь заметил в нем способности к военному делу. Это Цезарь доверил ему самостоятельно провести маневры в галльской войне. Цезарь сделал его претором. Цезарь наградил его, дав губернаторство в Дальней Испании. «Я, Гай Требоний, — человек, купленный Цезарем и получивший за рвение в тысячекратном размере. Всем своим положением и богатством я обязан ему. Если бы Цезарь не заметил меня, я был бы никем. Именно это и порождает во мне обиду. Потому что всякий раз, когда я собираюсь что-нибудь предпринять, меня мучит мысль, что любая, даже самая маленькая моя ошибка может стоить мне всего обретенного достояния. Цезарь одним движением пальца снова превратит меня в ничто. Знатным аристократам, таким как вот эти двое, могут проститься случайные промахи, но ничтожествам вроде меня — ни за что. Я подвел Цезаря в Дальней Испании, он считает, что я плохо старался прогнать Лабиена и обоих Помпеев. И когда мы встретились в Риме, я вынужден был просить у него за это прощения, словно я — его женщина, что-то сделавшая не так. Он решил сыграть в добросердечие, сказал, что ни в чем меня не винит и что дело тут вообще не во мне. Но я его понял. Больше он ничего мне не поручит, я никогда не стану консулом, разве только суффектом, заменяя кого-либо выбывшего».
194 
