169 
— Успокойся, Клеопатра, веди себя как подобает, — решительно сказала Хармиан.
Они с Ирас выросли вместе с царицей, знали все ее настроения и потому ничуть не боялись ее.
— А что, неплохо, — сказала Ирас, оглядываясь. — Мне нравится этот огромный бассейн в центре комнаты. Как остроумно! В нем дельфины с тритонами. Это очень красиво.
Она подняла голову, посмотрела вверх и сморщила носик.
— Можно подумать, что они накрыли его крышей, правда?
Клеопатра едва сдержалась.
— Что с Цезарионом? — спросила она.
— Его унесли сразу в детскую, не беспокойся, ему уже лучше.
Несколько мгновений царица раздумывала, кусая губу, потом пожала плечами.
— Мы на чужой земле. Тут много странного. И эти горы, и непривычного вида деревья. Надо думать, что и обычаи тут непривычны для нас. Поскольку очевидно, что Цезарь не собирается бежать ко мне со всех ног, то нет смысла быть при параде. Где детская и мои комнаты?
Переодевшись в простое греческое платье и удостоверившись, что Цезарион действительно поправляется, она обошла с наперсницами дворец. Маловат, но приемлем — таков был их вердикт. Цезарь прислал одного из своих вольноотпущенников, Гая Юлия Гнифона, в качестве управляющего, способного отвечать, например, за покупку продуктов и всякой домашней утвари.
— Почему нет кисейных занавесок на окнах и вокруг кроватей? — спросила Клеопатра.
Гнифон очень удивился.
— Прошу прощения, я не понял.
— Разве здесь нет москитов? Ночных мотыльков, клопов?
— У нас их очень много, царица.
— Тогда не надо впускать их в дом. Хармиан, у нас есть кисея?
— Более чем достаточно.
— Тогда проследи, чтобы ее повесили там, где надо. И немедленно — у колыбели Цезариона.
О религии не забыли. Клеопатра привезла с собой пантеон богов, из крашеного дерева, а не из цельного золота, но надлежащего вида. Амун-Ра, Пта, Сехмет, Гор, Нефертем, Осирис, Исида, Анубис, Бастет, Таверет, Собек и Хатор. Чтобы заботиться о них и о ней самой, она привезла с собой верховного жреца Пу'эм-ре и шестерых mete-en-sa ему в помощь.
Агент Аммоний несколько раз приезжал к ней в Остию, а потому строителям было приказано гладко оштукатурить стены одной из комнат дворца. Там будет святилище. Mete-en-sa нанесут на штукатурку молитвы и заклинания, а также картуши Клеопатры, Цезариона и Филадельфа.
Ее настроение уже никуда не годилось. Клеопатра опустилась на колени перед Амуном-Ра. Официальную молитву на древнеегипетском она прочла вслух и достаточно громко. Но, закончив, не встала с колен, а прижала лоб и руки к холодному мрамору пола и стала молиться про себя:
«Бог Солнца, даритель света и жизни, сохрани нас в этом страшном месте, где мы воздаем тебе хвалу. Мы вдали от дома и от вод Нила, но мы по-прежнему лелеем веру в тебя, во всех наших богов, великих и малых, как небесных, так и речных. Мы пришли на Запад, в царство мертвых, чтобы снова забеременеть, ибо Воплощенный Осирис не может приехать в Египет. Нил замечательно разливается, но, чтобы его плодоносные разливы продолжились, нам надо еще раз родить. Помоги нам, молим тебя, перенести наше пребывание здесь, среди толп неверующих, сохранив нашу божественность незапятнанной, тело здравым, сердце сильным, а чрево — плодородным. Пусть наш сын Птолемей Цезарь Гор узнает своего отца, и дай нам сестру для него, чтобы он мог жениться на ней и сохранить нашу кровь в чистоте. Нил должен разлиться, фараон — понести, и не единожды, а еще и еще раз».
Когда Клеопатра покидала Александрию с флотом в десять боевых кораблей и шестьдесят транспортов, ее радостное волнение передалось всем, кто с ней отправлялся. За Египет в свое отсутствие она не боялась. Публий Руфрий охранял его с четырьмя легионами, а Митридат из Пергама (родной дядя, не кто-нибудь) проживал во дворце и вершил все дела.
Но к тому времени, как они подошли к Паретонию, чтобы набрать там воды, все ее приятное возбуждение улетучилось. Кто бы мог подумать, что так скучно плыть по морю, видя вокруг только море? За Паретонием скорость движения возросла, ибо задул Апелиотес (восточный ветер) и погнал корабли на запад, к Утике, очень спокойной и покорной после недавней войны. Затем Аустер (южный ветер) принес их прямехонько к западному побережью Италии. Флот зашел в гавань Остии через двадцать пять дней после того, как покинул Александрию.
Там, в Остии, царица ждала на своем флагмане, пока всех богов перенесут на берег, а ей самой сообщат, что ее дворец готов ее принять. Бомбардируя Цезаря письмами, она каждый день стояла у леера в надежде увидеть его, спешащего к ней. Но его коротенькое письмо сказало, что в данный момент он как раз составляет lex agrarian (что это значит, она не знала) и потому не может сейчас ехать в Остию. О, почему его отписки всегда такие сухие, такие холодные? Словно она рядовой, что-то выпрашивающий надоедливый царек, на которого жаль тратить время. Но она не какой-то царек и ничего у него не выпрашивает! Она — фараон, его жена, мать его сына, дщерь Амуна-Ра!
169 
