Особенно,... 
265 
ОНА. Ты в черном списке, ты герой, и это будет твоим алиби до конца жизни…
ОН. Нет, голубка; нет, моя малышка, ты — мое алиби до конца жизни — кто каждый день всю мою жизнь будит меня в четыре часа утра, рыдая и причитая, что она и дети закончат свои дни в районе Бауэри[36], если я не напишу очередную чушь для дорогого друга Билла, который здесь сегодня с нами?
ОНА (смеясь; лицо искажено от смеха). О'кей, итак, я просыпать каждый день в четыре. Итак, мне страшно. Ты хочешь, чтобы я переехала в другую комнату?
ОН. Ну да, хочу, чтоб ты перебралась в другую комнату. Каждое утро я мог использовать три этих часа, чтобы работать. Только бы мне вспомнить, как это делается. (Неожиданно смеется.) Однако я, может, прибегал бы к тебе в другую комнату, чтобы сказать тебе, что я боюсь закончить свои дни в Бауэри. Как тебе такой проект? Мы вместе едем в Бауэри, и там навеки поселяемся, пока нас смерть не разлучит; в общем, любовь до гроба.
ОНА. На эту тему ты мог бы написать комедию, а я бы лопнула от смеха.
ОН. Ну да, моя вечно любящая меня жена лопнула бы от смеха, если бы я закончил свои дни в Бауэри. (Смеется.) Но юмор в том, что, если б ты там жила, была бы вечно пьяной, нищей, я бы туда к тебе приехал, потому что мне нужна уверенность, поддержка, да, это вправду так. Если бы ты там жила, то я последовал бы за тобой туда, мне необходимы стабильность, безопасность, да, вот что мне нужно от тебя. Так говорит мой психоаналитик, и кто я такой, чтобы с ним спорить?
ОНА. Да уж, это правда, именно это тебе и нужно от меня. И ты это получаешь. Тебе нужна мамочка. Боже, помоги мне.
(Они оба хохочут, склоняясь друг к другу, они буквально визжат от смеха, не в силах остановиться.)
ОН. Ну да, ты моя мамочка. Он так говорит. Он всегда прав. Что ж, это же нормально — ненавидеть свою мамочку, так и прописано в их книгах. Я делаю все, как положено. И не собираюсь из-за этого чувствовать себя виноватым.
ОНА. Ах, нет, с чего бы тебе чувствовать себя виноватым, с чего бы тебе вообще чувствовать себя виноватым?
ОН (кричит, его красивое смуглое лицо искажено). Потому что ты делаешь меня виноватым, с тобой я всегда не прав, и так мне и положено, мамочка всегда права.
ОНА (уже не смеется, в голосе неожиданно прорывается отчаянная тревога). Ох, Нельсон, не надо все время нападать на меня, не делай этого, это для меня невыносимо.
ОН (мягко и угрожающе). Ах, для тебя это невыносимо? Так вот, а ты обязана это выносить. Для чего? Да потому что мне нужно, чтобы ты это выносила, вот для чего. Эй, послушай, может, тебе нужно сходить к аналитику? Почему всю самую тяжелую работу я должен вечно брать на себя? Ну да, так и есть; ты можешь пойти к аналитику, я не болен, это ты больна. Ты больна!
(Но она уже сдалась, отвернулась от него, ослабевшая, доведенная до отчаяния.)
ОН (к ней подпрыгивает, торжествуя, но и явно чувствуя смущение, растерянность). Да что с тобой такое? Неприятно это слышать, а? А почему бы и нет? Откуда тебе знать, что это не ты больная? Почему всегда неправым должен быть только я один? О, нет, не надо так на меня смотреть! Как обычно, хочешь, чтобы мне было плохо, стыдно а? Что ж, у тебя получается. О'кей, итак, неправ — я. Но только не волнуйся — ни секунды. Неправ всегда один лишь только я. Я это сказал, не так ли? Я уже признался. Или нет? Ты женщина, поэтому всегда права. Ладно, ладно, я не жалуюсь, я просто констатирую такой вот факт: да, я — мужчина, поэтому всегда неправ. О'кей?
Но вдруг, неожиданно, крошечная блондинка (которая выпила по меньшей мере три четверти бутылки виски, но при этом спокойна, уравновешенна и безмятежна, как прелестный маленький котенок с едва прорезавшимися, голубыми, слегка еще затуманенными, но сладенькими глазками) встает и говорит:
— Билл, Билл, мне хочется потанцевать. Мне хочется потанцевать, малыш.
И Билл одним прыжком оказывается у проигрывателя, и комната мгновенно наполняется звуками музыки позднего Армстронга: циничная труба, циничный добродушный голос постаревшего Армстронга. Билл сгреб свою прекрасную жену-малышку в охапку, они уже танцуют. Но все это пародия, пародия на добродушный сексуальный танец. Теперь танцуют все, и Нельсон со своей женой остались где-то сбоку, без внимания. Их никто не слушает, люди не могут больше это выносить. Чуть позже Нельсон говорит, громко, судорожно тыча пальцем в мою сторону:
265 
