205 
— Да. Могу тебя понять.
— Но разве это не ужасно? Я раздражаюсь физически. Эти медленные, продуманные движения, ну, ты знаешь.
— Да.
— Потому что все дело в том, что он такой же, как и раньше, но только — теперь все узаконенно, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Да.
— Я готова заверещать от раздражения. И вот ведь, я вынуждена уходить из его комнаты, потому что я прекрасно знаю, что он знает о моих чувствах и…
Молли прервала свою речь. Потом она заставила себя продолжить, и говорила она с вызовом:
— Ему все это нравится.
Она визгливо рассмеялась и заключила:
— Он счастлив, Анна.
— Да.
Теперь, когда эти слова были наконец произнесены вслух, им обеим стало как-то легче.
— Впервые в жизни он счастлив. Вот что так ужасно… это видно по тому, как он двигается и как он говорит — впервые в жизни в нем появилась цельность.
Молли от ужаса поперхнулась собственными словами, когда услышала, что она сама только что сказала: «появилась цельность», и мысленно соотнесла эти слова с правдой об его увечье. Она закрыла лицо руками и разрыдалась, теперь уже по-другому, содрогаясь всем телом. Когда она перестала плакать, то подняла глаза и, делая попытку улыбнуться, сказала:
— Не следует мне плакать. Он может это услышать.
Улыбалась она мужественно даже сейчас.
Анна заметила, впервые, что в шевелюре золотистых густых волос ее подруги появились первые седые пряди; и что глаза ее ввалились, под ними проступили черные круги; лицо осунулось, и скулы резко обозначились на нем. Взгляд Молли был открытым, но печальным.
— Я думаю, тебе бы не мешало покрасить волосы, — сказала Анна.
— А зачем? — спросила Молли, зло. Потом же, выдавив смешок, она добавила: — Я буквально слышу его голос: я поднимусь по лестнице, с такой, знаешь ли, шикарной стрижкой, и я буду собой очень довольна, а Томми учует запах краски или что-то в этом роде, почувствует какие-нибудь там вибрации, и он мне скажет: «Мама, ты волосы покрасила? Ну что же, я так рад, ты молодец, что не махнула на себя рукой».
— Ну, а я так буду рада, если ты не махнешь на себя рукой, даже если он и не будет этому рад.
— Я думаю, ко мне вернется здравый смысл, когда я ко всему этому привыкну… Вчера я размышляла как раз об этом — ну, я имею в виду слова «когда я к этому привыкну». Вот что такое жизнь: привыкание к вещам, которые по своей сути невыносимы…
Ее глаза покраснели и наполнились слезами, и она решительно заморгала, чтобы снова не расплакаться.
Спустя несколько дней Молли позвонила из уличной телефонной будки, чтобы сказать:
— Анна, что-то странное происходит, очень странное. Марион начала навещать Томми, она к нему заходит в любое время, когда ей только заблагорассудится.
— И как она?
— Похоже, после того, что случилось с Томми, она и капли в рот не взяла.
— Откуда ты знаешь?
— Она сообщила это Томми, а Томми сказал мне.
— Вот как. А что он сказал?
Молли изобразила низкий педантичный голос своего сына:
— В целом Марион прекрасно справляется с проблемой. Она делает успехи, совсем неплохие успехи.
— Не может быть!
— Да! Именно так он и сказал!
— Ну что же, по крайней мере, Ричард должен быть доволен.
— Он в ярости. Он присылает мне письма — длинные и яростные письма. И, стоит мне только вскрыть его письмо, при том что той же почтой мне может быть доставлено еще с десяток писем, Томми спрашивает: «И что имеет нам сказать отец?» Марион приходит почти каждый день, часами с ним общается. Он похож при этом на пожилого профессора, который любезно принимает любимейшую из учениц.
— Ну… — сказала Анна беспомощно. — Ну да.
— Вот именно.
Спустя несколько дней Анну призвали в офис Ричарда. Он сам ей позвонил; от переполнявшей его враждебности он говорил отрывисто:
— Хотел повидаться с тобой. Если хочешь, могу заехать сам.
— Но очевидно, этого не хочешь ты.
— Думаю, завтра днем я мог бы выкроить часок-другой.
— Ах нет, уверена, ты очень занят. Я к тебе приеду. В какое время лучше?
— Тебя устроит встреча в три часа?
— Пусть будет три, договорились, — сказала Анна, отдавая себе отчет в том, что она рада, что Ричард к ней не придет домой. Несколько месяцев ее преследовало воспоминание о том, как Томми стоял, склонившись над ее тетрадями, как он листал страницу за страницей в тот вечер, перед тем как предпринял попытку покончить с собой. Только недавно она сделала несколько новых записей, да и то — с усилием. Ей все казалось, что мальчик — обвинение застыло в горящем взгляде черных глаз — стоит рядом с ее локтем. Ей казалось, что ее комната ей больше не принадлежит. А если бы здесь оказался Ричард, все только усугубилось бы.
205 
