Он только что не смеется.
— Стихи? Гарри Перси? Они у вас сохранились?
— Нет. Конечно нет. Ничего на бумаге.
— Это упрощает дело, — мягко произносит Кромвель. — И разумеется, не было никаких обещаний либо контракта и даже речи о них.
— И, — вставляет Мария, — никакого рода близости. Моя сестра — известная девственница.
— И что ответил король?
— Он вышел из комнаты, — говорит Мария, — оставив Анну стоять.
Монсеньор поднимает голову. Откашливается.
— В данной ситуации существует большое число разнообразных подходов, и мне представляется, что, возможно….
Норфолк взрывается. Ходит взад-вперед, стуча каблуками, как сатана в миракле.
— Клянусь смердящим саваном Лазаря! Покуда вы перебираете подходы, милорд, и выражаете мнения, госпожу вашу дочь позорят на всю страну, слух короля отравляют клеветой, а благосостояние семьи рушится у вас на глазах!
— Гарри Перси. — Джордж поднимает руки. — Послушайте, дадут мне сказать? Как я понимаю, Гарри Перси однажды уже отказался от своих претензий, а то, что удалось уладить один раз…
— Да, — говорит Анна, — но тогда дело уладил кардинал, а кардинала, к величайшему прискорбию, нет в живых.
Наступает тишина. Сладостная, как музыка. Кромвель, улыбаясь, смотрит на Анну, монсеньора, Норфолка. Жизнь — золотая цепь, и Господь порой вешает на нее изящную безделушку. Чтобы продлить мгновение, он идет через комнату и поднимает брошенный ковер. Узкий ткацкий станок. Темно-синий фон. Асимметричный узел. Исфахан? Маленькие существа чинно вышагивают через сплетение цветов.
— Смотрите, — говорит он. — Знаете, кто это? Павлины.
Мэри Шелтон подходит и заглядывает ему через плечо.
— А такие, вроде змей с ножками?
— Скорпионы.
— Матерь Божия! Они ведь кусаются?
— Жалят. — Кромвель говорит: — Леди Анна, коли папа не в силах помешать вам сделаться королевой, а я думаю, он не силах, то уж Гарри Перси не должен становиться для вас препятствием.
— Так уберите его, — говорит Норфолк.
— Я понимаю, почему вам, как родственникам, неудобно…
— Убрать его самим, — заканчивает Норфолк. — Проломить ему голову.
— Фигурально выражаясь, — уточняет он. — Милорд.
Анна садится. На женщин не смотрит. Маленькие руки сжаты в кулаки. Монсеньор шуршит бумагами. Джордж в задумчивости снял шапочку и теперь играет драгоценной булавкой — пробует на палец острие.
Кромвель скатал ковер и протягивает Мэри Шелтон.
— Спасибо, — шепчет та, краснея, будто он предложил что-то фривольное.
Джордж вскрикивает: игра с булавкой закончилась уколотым пальцем. Дядя Норфолк зло бросает:
— Болван великовозрастный!
Фрэнсис Брайан идет за ним к дверям.
— Благодарю, сэр Фрэнсис, меня провожать не надо.
— Я хотел бы пойти с вами и узнать, что вы будете делать.
Он резко останавливается, упирает ладонь Брайану в грудь, разворачивает того вбок и слышит удар головой о стену.
— Я спешу.
Кто-то его окликает. Из-за угла появляется мастер Ризли.
— Трактир «Марк и лев». В пяти минутах ходьбы отсюда.
Зовите-меня поручил своим людям следить за Гарри Перси с тех самых пор, как тот приехал в Лондон. Кромвель опасался, что недоброжелатели Анны при дворе — герцог Суффолкский с женой и наивные люди, верящие в возвращение Екатерины, — встречаются с графом и убеждают его держаться той версии прошлого, которую считают полезной. Однако по всему выходит, что таких встреч не было — разве что в купальнях на Суррейском берегу.
Зовите-меня резко сворачивает в проулок, и они выходят в грязный двор трактира. Кромвель оглядывается по сторонам: два часа хорошенько поработать метлой, и место стало бы вполне пристойным. Золотисто-рыжая шевелюра Ризли горит, словно маяк. У поскрипывающего над головой евангелиста Марка тонзура, как у монаха. Лев маленький, синий, улыбающийся.
Зовите-меня трогает его за руку.
— Сюда.
Они уже готовы юркнуть в боковую дверь, когда сверху раздается пронзительный свист. Две девицы высовываются в окошко и с хохотом вываливают голые груди на подоконник.
— Господи! — говорит он. — И здесь дамы из рода Говардов!
Внутри «Марка и льва» полно слуг в ливрее Перси — одни лежат головой на столе, другие — под столом. Сам граф Нортумберлендский пьет в отдельном кабинете. Здесь можно было бы побеседовать без свидетелей, если бы не окно в общее помещение, откуда то и дело заглядывают ухмыляющиеся хари.