— Они что, хотят утопить меня в желудочном соке? — Я старался переорать мотор. — Переварит он меня, как же! Подавится. Никакому замку меня не проглотить! Не позволю пресыщаться своим Первородным Грехом!
— Гы-гы-гы! Глупенький! — загоготала графиня. — Да тебе уже к утру воскресенья все косточки обгложут!
Я выбрался из лабиринта памяти, словно из лесу. Машина плавно шла на хорошей скорости, я сбросил газ: слишком уж заходилось сердце от восторга, затуманилось в голове, кровь отхлынула от жил — и я убрал ногу с педали.
Под небом озёрной синевы, у озера небесной сини стоял величественный Гринвуд, замок Норы. Он расположен среди самых круглых в Ирландии холмов, его окружают самые густые в Ирландии леса и самые высокие деревья. Его башни, построенные неизвестными зодчими и ушедшими в небытие народами, возвышаются уже тысячу лет. Для чего? Никто не знает. Гринвудские сады зацвели в первый раз пятьсот лет назад. А лет двести назад по чьей-то прихоти между древним кладбищем и галереей затесались амбары и подсобки. Здание женского монастыря землевладельцы превратили в конюшню, а к замку девяносто лет назад пристроили новые крылья. У озера развалины охотничьего домика, здесь дикие лошади уносятся в море трав, здесь есть озёрки с ледяной водой, а в пустошах затерялись одинокие могилы грешниц; отринутые миром, они остались изгоями и после смерти, столь чудовищны были их преступления.
Как будто в знак приветствия, солнце вспыхнуло в десятках окон. Ослеплённый, я резко нажал на тормоза. Я сидел, зажмурив глаза и облизывая губы.
Я вспомнил свой первый вечер в Гринвуде.
Дверь открыла Нора, собственной персоной, совершенно голая.
— Вы поспели как раз к шапочному разбору! — возвестила она.
— Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже. — Герцогиня в три приёма молниеносно сбросила с себя одежду, прямо в дверях, на сквозняке, и стала как очищенная устрица.
Я и опомниться не успел. Я стоял как вкопанный с её одеждой в руках.
— Ну, парень, настал твой смертный час, — прокаркала герцогиня, преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.
— Меня побили моим же собственным оружием, — воскликнула Нора. — Теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеваться. Жаль, а я так надеялась, что у вас отвиснет челюсть.
— Она и сейчас у меня отвисает, — заверил её я.
— Идёмте, поможете мне одеться.
Мы ходили по спальне, путаясь ногами в разбросанной одежде, источавшей тончайший мускусный аромат.
— Подержите мои трусики, я в них влезу. А что вы и есть тот самый Чарли?
— Рад познакомиться.
Я залился краской. А потом разразился хохотом, не в силах справиться с приступом смеха.
— Прошу извинить, — выговорил я наконец, застегнув на её спине лифчик. — Бывает же такое, ещё только вечер, а я вас одеваю.
Где-то хлопнула дверь. Я стал озираться по сторонам в поисках герцогини.
— Исчезла, — пробормотал я, — дом уже проглотил её.
В самом деле, всё, что она напророчила, сбылось: я увидел её снова только в понедельник, хмурый и дождливый. Она уже не помнила, ни как меня зовут, ни моего лица.
— Боже праведный, — вырвалось у меня. — Что это?
Всё ещё одевая Нору, я подошёл с ней к дверям библиотеки. Внутри сияло, как в ослепительном зеркальном лабиринте. Гости обернулись.
— Вот это Манхэттенский городской балет, они перенеслись сюда через океанские льды на реактивной струе. А слева Гамбургские танцоры, эти прилетели с другого конца света. Компания подобралась прямо-таки божественная. Соперничающие танц-банды по незнанию языка не могут дразниться и ехидничать, вот и приходится им весь свой сарказм изливать в пантомиме. Отойди в сторонку, Чарли, Валькирии должны превратиться в девушек с Рейна. А вот эти мальчики как раз и есть Девушки с Рейна. Побереги тыл!
Нора оказалась права.
Битва началась.
Нежные хрупкие лилии с рёвом, рыком, воем и визгом наскочили друг на друга, а потом обессиленные, расползлись, рассыпались, разбежались по десяткам комнат, десятки дверей с грохотом захлопнулись за ними. Мерзость стала мерзким альянсом, а мерзкий альянс превратился в горящую, пылающую, пышущую бесстыдством страсть. Хорошо, хоть господь потрудился убрать всё это с глаз долой.
Всё смешалось в блестящей, сверкающей круговерти писателей, художников, поэтов, хореографов, пронеслись-промелькнули суббота с воскресеньем.