Последние отзывы

  33  

Я обомлел, задохнувшись. Это еще что за трепет девственника перед первой встреченной юбкой? Было ясно, что вся моя душеспасительная беседа и все благочестивые советы и добродетельные числители, наложенные на этот знаменатель, общий для всех мужчин, теряли всякий смысл. И я поверил в могущество Марты, поняв, что неспособен пренебречь ее физической сущностью. Но ведь я так искренне презирал ее сущность моральную, и она вызывала во мне такое неприятие! Значит, тело мое обманулось, и теплая, уютная кожа, которая вместе с костями и прочими плодами изобретательности природы окружает и мою душу, не смогла отличить Флору от этой шлюхи. И я очень в себе разочаровался. Я всю жизнь в душе посмеивался над рассказами тех, кто шел на поводу у чувства. Мое тело всегда мне повиновалось с готовностью и преданностью. С самого рождения оно заявляло о себе только в удовольствиях, которые предлагало, и лишь после тринадцати лет у него появились небольшие, но требования. Если меня лихорадило, то надо было лечь и тепло укрыться, если же меня мучили ночные тревоги, то на другой день надо было выпить вина. Что же до сексуальных потребностей, я удовлетворял их набегами в Бордо, где находилось солидное и добродетельное заведение под красным фонарем. В это пристанище я попадал после трехчасовой скачки, пропыленный, но довольный, и мне больше хотелось наконец оказаться в тепле рядом с человеческим существом, чем наброситься на него с излишним аппетитом. Мое тело служило мне верой и правдой, но порой плохо переносило одиночество. И я посредством шлюх предоставлял в его распоряжение женское тепло, движения и ароматы, женскую нежность. Пусть всего на час, но каждый раз тело мое было довольно, а я впадал в меланхолию или же терял аппетит, а оно голодало. И все случайные девицы это понимали или угадывали, ибо вдруг начинали обращаться со мной по-матерински, как те женщины, которым мы доставляем удовольствие, или же как те, которые не возражают, чтобы мы в это верили. Несмотря на все угрызения совести, мое лишенное нежности тело порой начинает бить копытом от одиночества, и тогда я покупаю другое человеческое тело, с которым могу уютно растянуться рядом. Мое тело, мой зверь в человеческом обличье, никого не интересует, и меньше всех – Флору.

Я словно очнулся ото сна и с удивлением обнаружил, что с начала моих разглагольствований прошло не более получаса, а мне казалось, часа три, не меньше. Я был опьянен собственным красноречием и находил его обороты весьма талантливыми, что позволяло забыть о полном моем фиаско. Их тонкость просто не дошла до этой бесстыдницы, я слишком высоко метил. Я отправился обратно в зал по той самой лестнице, по которой так уверенно шел убеждать, и начал рассказывать какие-то байки, чтобы смягчить позор поражения. Полночь еще не пробило. Меня окружили маски, и неподалеку, тоже в окружении масок, я увидел сидящих Флору и Жильдаса. Он что-то весело рассказывал, но Флора вовсе не выглядела веселой. В углах ее губ появились горькие складки. Я пробрался сквозь заслон масок и пригласил ее на танец. Мне показалось, что она испытала при этом огромное облегчение. Ей не нравилось разлучаться с Жильдасом и инстинктивно хотелось все время находиться с ним в одной комнате. Тот же инстинкт не давал ей поминутно прикасаться к возлюбленному. Мне вдруг вспомнилось, что истинные влюбленные, в особенности те, кто получил друг от друга доказательства любви, держатся на расстоянии, словно боясь обжечься. Счастливые любовники, в том случае если они потеряли головы и преступили все границы, всегда склонны побледнеть и отпрянуть друг от друга. Именно это и наводит на мысль об их запретной близости, доводящей до неистовства. Они весь вечер изнуряют себя наслаждением, а потом вопрошают скептически, так ли потрясающе все прошло и счастливы ли они на самом деле. Бывают моменты, когда любовники, особенно мужчины, вдруг ощущают в себе холостяцкое одиночество, которое им ужасно нравится, и им хочется подольше остаться в грубой простоте успокоившегося тела. Тело держит тогда прохладный нейтралитет, и им это льстит, но только до той поры, пока случайный жест или многозначительно произнесенное утром слово не заставят с быстротой молнии вспомнить всю нежность ночи любви, всю истинную ценность тех коротких часов, всю безмерность страсти.

Но я прекращаю свою длинную и никому не нужную проповедь, добровольно и без сожалений оставляя потомков без ее продолжения. Я возвращаюсь к тем па вальса, что выделывал на паркете, танцуя с Флорой.

  33