Последние отзывы

  29  

Старик потерял все свои волосы, глаза выцвели и стали почти серыми. Он мерз, хотя в жаровне высоко поднимались языки пламени и напоенный ароматами кедра воздух был хорошо прогрет.

— Подойди ближе, — велел он мне.

Я выполнил приказание. Поклонился.

— Иешуа бар Иосиф, — произнес я свое имя, — пришел из Назарета, чтобы навестить тебя, мой господин. Я благодарен за то, что ты принял меня.

— Чего тебе надо? — спросил он.

Голос его на этих словах неожиданно сорвался.

— Ну, говори же! Отвечай.

— Дело касается нашего родственника, мой господин, — сказал я, — Шемайи бар Хиркануса и его дочери Авигеи.

Он откинулся или, если сказать точнее, рухнул на кучу покрывал. Отвернулся, подтянул к себе одеяло и закутался в него.

— Какие новости ты принес о Кесарии? — спросил он.

— Ничего такого, мой господин, чего не было бы известно в Кане. Евреи собрались там, и с тех пор прошло уже много дней. Пилат не выходит, чтобы поговорить с народом. Народ не уходит. Вот последнее, что я слышал, покидая Назарет.

— Назарет, — сердитым шепотом повторил он, — где детей закидывают камнями по наговору других детей.

Я опустил голову.

— Иешуа, сядь на стул. Не стой передо мной, как слуга. Ты ведь не полы мне пришел чинить, правда? Ты пришел по делу нашей семьи.

Я подошел к стулу и медленно сел, как он велел мне. Я поднял глаза. Он сидел выше меня, на подушках, и я видел, что рука у него сухая и тонкая, а кости на лице обтянуты кожей.

Воздух здесь, рядом с жаровней, был опьяняюще теплым. Таким же, как солнечный свет у меня на лице и затылке.

— Мой господин, я пришел по щекотливому делу, — сказал я.

— Этот дурак Иасон, — перебил он меня, — племянник Иакима, тоже в Кесарии?

— Да, мой господин, — ответил я.

— И он пишет оттуда?

— Только то, о чем я рассказал тебе, мой господин. Этим утром я разговаривал с рабби.

Ответом мне было молчание. Я ждал.

— Мой господин, что именно ты хочешь узнать? — наконец решился я спросить.

— Только одно, — сказал он. — Слышал ли он что-нибудь о моем внуке Рувиме. Говорил ли он с моим внуком Рувимом. Я не стану унижаться, задавая подобный вопрос этому негодяю, но тебя спрошу здесь и сейчас, наедине, под крышей моего дома. Не рассказывал ли этот жалкий греческий бродяга о моем внуке Рувиме?

— Нет, мой господин. Я знаю, что они друзья. Это все, что мне известно.

— А мой внук может прямо сегодня жениться — в Риме или Антиохии, или где он там еще, жениться на иностранке, чтобы досадить мне.

Он уронил голову на грудь. Выражение его лица изменилось. Казалось, он забыл о моем присутствии или ему стало все равно, кто я, если это вообще его волновало.

— Я сам виноват, — продолжал он. — Я виноват, что между нами пропасть, между мной и той женщиной, на которой он женится, и плодом ее чрева, я во всем виноват.

Я ждал.

Он повернулся и взглянул на меня, словно очнувшись ото сна.

— И ты хочешь поговорить со мной об этой бедной девочке Авигее, которую разбойники опрокинули на землю и так напугали?

— Да, мой господин, — сказал я.

— Зачем? Зачем приходить с этим ко мне? И почему ты? И что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил он. — Думаешь, я не скорблю вместе с ней? Не сочувствую человеку, у которого такая красавица дочка, с таким звонким смехом, которая так умеет петь и вести беседу. Я видел ее у Храма из года в год, видел, как она растет. И чего ты хочешь от меня?

— Прошу прощения, мой господин, что причиняю тебе горе…

— Перестань и продолжай. Ради чего ты здесь, Иешуа Безгрешный?

— Мой господин, девушка умирает, заточенная в родном доме. Она не ест и не пьет. Хотя девушка не пострадала, если не считать оскорбления, нанесенного ей и ее отцу.

— Дурак, — с отвращением бросил старик. — Посылать за повитухой для родной дочери! Не верить слову родной дочери!

Я ждал.

— Ты знаешь, почему мой внук отправился в Рим, Иешуа бар Иосиф? Этот сумасшедший, Иасон, не сказал тебе?

— Нет, мой господин. Он никогда не говорил об этом.

— Но ты знаешь, что он ушел.

— Знаю, но не знаю причины, — пояснил я.

— Потому что хотел жениться, — сказал старик.

Глаза его заблестели, и он отвернулся.

— Он хотел жениться, и не на дочери иерусалимского семейства, на которое указал я, а на деревенской девушке, прелестной деревенской девушке. Авигее.

  29