Особенно,... 
66 
Стараясь скрыть замешательство, Toy повернулся к столбу и стал пристально его изучать.
— Тебе интересно, что это такое, правда? — послышался негромкий, но отчетливый голос священника.
— Да.
— Это триангуляционный пункт. Ты все еще в списке учеников моей воскресной школы. Что, вычеркнуть тебя оттуда?
Toy хмуро поводил пальцем вокруг странного углубления на верхушке столба. Священник пояснил:
— Сюда картографы ставят свой инструмент. Я заметил, вы с матерью больше не приходите в церковь. Почему?
— Отец сказал, если в смысле образования я там ничего не получаю, то могу не ходить, раз мне не нравится, — промямлил Toy.
Священник сочувственно хмыкнул:
— Восхищаюсь твоим отцом. Его понятие об образовании всеобъемлюще, исключая только смысл жизни и людскую судьбу. Ты веришь во Вседержителя?
— Не знаю, — набрался храбрости Toy. — Но в ад не верю.
Священник снова засмеялся:
— Когда вот поднаберешься жизненного опыта, то, может, это твое неверие и убавится. Ты из Глазго?
— Да.
— Я шесть лет учился там богословию. И получил о преисподней наглядное представление.
Издалека до их слуха донесся приглушенный взрыв. Из впадины на торфяниках вверх поднялось белое облачко и скоро исчезло, разорванное на клочья ветром. Эхо бегло прокатилось между гор и затихло в дальних лощинах.
— М-да, — произнес священник. — Это проводят испытания боеприпасов с фабрики. Страну следует уберечь любой адской ценой.
В Toy закипел подавленный гнев. Он впился зубами в дивный полуденный плод и обломал их о жесткую сердцевину пустых словес.
— Я, пожалуй, домой пойду, — пробормотал он.
— Ага-ага, — поддакнул священник. — Время не детское, малышу давно пора баиньки.
Он встал и повел Toy с вершины по спускавшимся вниз обширным гранитным уступам, напоминавшим широкие ступени гигантской лестницы: священник ловко прыгал с одного на другой, в затруднительных случаях поддерживая равновесие с помощью зонтика. Toy угрюмо, без лишней спешки, следовал за ним. На более пологих, поросших травой участках Toy начал понемногу отставать, а когда священник скрылся из виду за одним из крупных валунов, свернул налево, кое-как перекарабкался на противоположный склон и, убедившись, что окончательно оторвался от спутника, направился в сторону хостела.
К тому времени, когда Toy выбрался на дорогу, солнце уже село и землю окутали сумерки, однако небо еще переливалось разными цветами. Прихрамывая на твердом гудроне, он пошел по прямой дорожке к домику управляющего. Мать, сидя на складном стульчике посреди газона, вязала. Отец, не слишком усердно, с помощью лопаты удалял сорняки с клумбы поблизости. Завидев сына, миссис Toy укоризненно произнесла:
— А мы уже начали о тебе беспокоиться.
Toy сначала собирался умолчать о своем восхождении, которое совершил в сандалиях, но, стоя между родителями, не удержался:
— Спорим, что не угадаете, где я был!
— Так-так, ну и где же?
— Вон там!
За низкими ровными крышами домов хостела Руа казалась черным клином, вбитым в зеленовато-округлое небо. Между перистыми кроваво-алыми облачками тихо мигали звезды.
— Ты был на Бен-Руа?
— Ну.
— Один?
— Угу.
— Но ведь это опасно, Дункан, — мягко проговорила мать.
Отец взглянул на его сандалии и заметил:
— Если соберешься пойти снова, то сначала кого-нибудь предупреди, чтобы мы знали, где тебя искать в случае чего. Но сейчас мы тебя не упрекаем, не упрекаем — нет-нет.
Глава 15
Норма
Семейство Toy возвратилось в Глазго в последний год войны. Прибыли они туда поздним вечером, когда моросил мелкий дождь; взяли у вокзала такси и, забравшись внутрь, ехали молча. Toy следил за чередой пустынных улиц, освещенных призрачно-тусклым светом фонарей. Когда-то Глазго состоял для него из жилого дома, школы и отрезка канала; теперь это был громадный мрачный лабиринт, из которого и за год не выбраться. В квартире было холодно, всюду царил беспорядок. Во время войны здесь жили чужие люди; постельные принадлежности и настенные украшения хранились под замком в дальней спальне. Пока родители распаковывали и раскладывали вещи, Toy перелистал свои старые книжки: они показались ему скучными и ребяческими.
— А скоро мы войдем в норму? — спросил он у матери, вытиравшей пыль.
66 
