Особенно,... 
197 
— Что происходит?
Медсестра откинула одеяла. Ланарк прислонился к стене напротив изножья постели и устремил взгляд на красную рану, которая росла меж бедер Римы. Шумно вздохнув, Рима закричала:
— Спина! Моя спина! Что происходит?
— Он появляется. Вот уже лицо.
В глубине раны Ланарк разглядел как будто стиснутое личико, высотой в шесть дюймов и шириной вполовину меньше; тонкий, как струнка, нос заканчивался нелепым пятачком, глаза тонули в вертикальных щелках. Рот представлял собой сморщенную дырочку, куда медсестра все время старалась сунуть палец — видимо, чтобы помочь дыханию. Затем рот растянулся в овальное отверстие с чем-то плоским внутри, овал стал расти, заполняя собой рану, плоская поверхность выпятилась наружу куполом, и купол оказался головой, за которую ухватилась рука сестры. Вселенная, казалось, замедлилась и смолкла. В медленной тишине на воздух было поднято крохотное рассерженное существо бледно-лилового цвета; за ним волочился канат из плоти. Существо имело пенис, суставы были согнуты, кулачки сжаты, веки плотно прикрыты, рот разевался в беззвучном крике ужаса и ярости. Рима, с лицом, словно бы исхлестанным бурей, неспешно обратила к нему любящую, одобрительную улыбку. Крохотное существо побагровело, раскрыло один глаз, другой и, несколько раз икнув, издало злой вибрирующий вопль. Вселенная задвигалась с прежней скоростью. Сестра отдала ребенка Риме и суровым тоном приказала Ланарку:
— Пойдите в кухню и принесите две глубокие тарелки.
— Зачем?
— Делайте, что вам говорят.
Ланарк побежал мимо арок, слыша отзвуки проходившей внизу службы. Далекий голос пастыря читал нараспев: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена»[13].
В кухне находился Джек и слушал Ритчи-Смоллета, который сидел, облокотившись о стол.
— Я бы посоветовал вести себя осторожнее, но мы сожгли за собой корабли, и теперь последствий не избежать. А, Ланарк! Как ваши дела?
— Отлично. Можно попросить две глубокие тарелки?
— Поздравляю! Мальчик или девочка? А как мать? — Ритчи-Смоллет взял из стопки две тарелки и протянул Ланарку:
— Спасибо. Мальчик. Мать вроде бы в порядке.
— Был один человек, а стало два — самое лучшее на земле чудо, правда? Надеюсь, вы удостоите меня чести окрестить малыша.
— Поговорю с его матерью, но она неверующая, — отозвался Ланарк, направляясь к двери.
— Вы уверены? Ну ладно. Возвращайтесь, как только сможете, и мы выпьем за их здоровье. В шкафу как будто хранится немного хереса — его используют для приготовления разных блюд.
Отсек, казалось, был весь заполнен женщинами. Рима кормила младенца. Фрэнки лила в таз воду из чайника, сестра выхватила у Ланарка из рук тарелки и сказала:
— Отлично, можете идти.
— Но…
— Тут и без вас негде повернуться.
Бросив еще один ревнивый взгляд на сына, Ланарк побрел прочь, но не в кухню, потому что не нуждался в компании. Внезапно ему захотелось физической нагрузки: пуститься бежать или одолеть подъем. Вблизи хоров он обнаружил винтовую лестницу и по ней быстро достиг еще одного открытого перехода под звездами. Под ледяным ветром Ланарк добрался до другой дверцы. Распахнув ее, он оказался в большой квадратной комнате, пыльной и тускло освещенной прожекторами, расположенными на полу. В центре стояла крутая железная лесенка, вдоль стены лежали в спальных мешках и курили шестеро «Лопухов Казанов». Один из них проговорил:
— Закрой дверь, приятель, и так тут зуб на зуб не попадает.
Ланарк, извинившись, закрыл дверь и направился к лестнице. Холодные ржавые ступени на каждом шагу скрипели и шатались. Вверху, когда тень скрыла его от глаз наблюдателей, Ланарк замедлил ход, стараясь иметь одновременно не меньше трех точек опоры. Пол, куда он вышел, состоял из тонких планок с дюймовыми промежутками. В пробивавшемся снизу свете виднелось подножие еще более крутой лестницы. В стенах спереди, сзади и по сторонам располагались гигантские окна, перегороженные горизонтальными каменными плитами. Ланарк глянул вниз, на черную крышу собора, обрамленную городскими огнями. Он стоял на узких ступеньках высоко в старой каменной клетке и прислушивался к слабому посвистыванию ветерка. С каждым очередным шагом Ланарк напоминал себе, что лестница прочная и что местами она прикреплена брусьями к стене, которая простояла уже не один век и, вероятно, не обрушится просто так, без предупреждения. Наконец он добрался — нет, не до пола, а до узкого металлического моста. Над ним нависал черный механизм. Ланарк различал деревянные балки, большое колесо и колокол, край которого, когда он туда просунулся, оказался на уровне его плеч. Он осторожно потянулся к массивному языку, рассчитывая легонько коснуться стенки колокола, однако при значительном угле отклонения усилий потребовалось больше, чем Ланарк рассчитывал, язык ударился в стенку и обдал его внезапным звонким «дон». Наполовину оглушенный и наполовину опьяненный этим звуком, Ланарк громко рассмеялся, позволил языку упасть и толкнул его обеими руками, поднырнул под ним, когда он шел обратно, и вновь потянулся, чтобы вновь толкнуть. Удары сделались неслышными. Ланарк чувствовал только гулкое дрожание колокола, моста, своих костей, башни, воздуха. Руки у него заныли от усталости. Вынырнув из-под колокола, он схватился за перила, хотя вначале ходивший в них звук ожег его ладони как электрическим током.
197 
