— Отсюда целиком видна стена с окнами.
— Боже правый, да здесь ныряльщик.
— На дерево лучше всего смотреть сверху.
— Но я вижу навозного жука, а ты не видишь.
Макбет тяжело опустился рядом с Toy:
— Они получили дипломы. Им хорошо смеяться.
Наконец они сошли вниз, и Драммонд произнес серьезно:
— Все в порядке, Дункан, тебе не о чем беспокоиться.
— Тебе понравилось?
— Мы завидуем, — сказал Макалпин. — Я во всяком случае. Пошли выпьем.
— С удовольствием! Куда?
— Не забывайте, у меня всего полкроны, — напомнил Драммонд.
— У меня двадцать шесть фунтов, — сказал Toy. — Но на них нужно жить до следующего заказа.
Драммонд сказал:
— Это явно ночь «Вина шестьдесят четыре».
— Что за «Вино шестьдесят четыре»?
— Ему должно исполниться шестьдесят четыре дня, раньше нельзя пить ни капли, но стоит оно всего четыре пенса за стакан. Оно такое крепкое, что я его пью только раз в году. Боюсь за свое здоровье. Торгует им только паб на Гроув-стрит, но с нами будет все в порядке, потому что нас трое.
— Четверо. — Макбет решительно поднялся на ноги.
Скользящие закатные лучи мешались с потоками дождя, такого теплого, что никто и не думал от него прятаться. Драммонд повел приятелей вокруг Сайтхиллского кладбища, через футбольные поля и вверх по кучам шлака, прозванным Джековой горой. С вершины они увидели озеро в кайме желтой пены, прозванное Вонючим океаном, сошли к подножию у скотобойни за электростанцией Пинкстон, двинулись по дороге вдоль канала, между таможенных складов, пересекли Гарскьюб-роуд и добрались наконец до паба. Посетители сидели на скамьях вдоль стен, глядя друг на друга через узкий проход, как в поезде. Все это были люди за сорок, в мятой одежде и с мятыми лицами. Соседка Toy, пожилая дама, заметила спокойно:
— Все они дети Божьи, сынок.
Он кивнул.
— И он всех нас любит.
Toy нахмурился. Она проговорила:
— Ничего нет страшного в том, чтобы обменяться парой слов со старухой, сынок.
— Я не боюсь. Просто задумался о том, что вы сказали.
Она взяла его за руку:
— Послушай, сынок, Господь был самым смиренным из всех людей, ступавших по земле. Ему было все равно, кто вы и что делаете, он просто садился рядом, пил с тобой и любил тебя.
Toy удивился. Он воображал себе Творца щедрым хозяином с переменчивым настроением, но не дружелюбным гостем, равным тебе, однако вера старухи была испытана более долгой жизнью, чем его вера, поэтому он спросил мягко:
— Он пил с вами?
Она кивнула, улыбнулась, глядя на стакан хереса на столе перед собой, и сжала ладонь Toy.
— Да, пил, потому что это веселит сердце. Я читала «Санди пост», заметку одного доктора, который писал, что куча людей мрет от выпивки, но еще больше от забот. Теперь я могу приходить сюда вечером в субботу и выпивать полстаканчика или стаканчик; я слушаю разговоры и чувствую, что люблю всех и каждого, кто здесь есть.
Макбет наклонился к ней:
— Если Господь любит нас, почему нам так трудно приходится?
Он улыбнулся, словно бы насмешничал, но старуха не обиделась; она не только потянулась к его руке, но и погладила его по волосам.
— Потому что мы не любим Бога, мы над ним смеемся, ни во что его не ставим. Но он все равно любит нас, как бы мы ни поступали.
— Даже если мы убиваем себе подобных?
— Даже если убиваем.
— Даже если ты коммунист?
— Неважно, кто ты есть. Когда Бог встречает тебя у жемчужных врат и спрашивает, кто ты, и ты говоришь: «Господи, прости», ответ будет: «Входи. Добро пожаловать».
Toy никогда прежде не встречал набожного человека, который бы думал, что любовь Господа так просто заслужить. Он спросил отрывисто:
— Что, если ты не можешь простить сам себя?
Старуха не поняла вопроса, и он повторил.
— Конечно, самого себя простить нельзя! Только Бог может простить человека.
— Скажите-ка вот что, — поинтересовался Макбет. — Вы католичка?
— Я из Ирландии — и я ирландка с головы до ног.
— Но вы католичка?
— Неважно, кто ты есть…
Toy пригубил «Вино-64», по вкусу похожее на земляничный джем, разведенный водой. Когда Макбет, заговорив, подался вперед, он оставил просвет, в который было видно Макалпина. Toy заметил ему спокойно:
— Я сегодня ушел из церкви, чтобы полностью сменить обстановку, и первый незнакомый человек, кого я встречаю, — почитательница Господа.