Последние отзывы

  77  

Нам объясняли, что тех девочек-ткачих специально отбирали, потому что храмовые завесы и все остальные вещи, которыми пользуются в храме, должны быть сделаны теми, кто находится в состоянии совершенной чистоты. И лишь девочки не старше двенадцати лет могут считаться таковыми. Более того, выбирали их из одних и тех же семей на протяжении многих лет, к таким относилась как раз и мамина семья. Однако мама редко рассказывала о своих днях в Иерусалиме. Она говорила только, что завеса очень велика по размеру и с очень сложным узором, поэтому за год они могли соткать всего два полотна.

Именно эти завесы скрывали вход в Святая Святых, где пребывал сам Господь.

Ни одна женщина не допускалась в Святая Святых; туда входил только первосвященник. Маме нравилось ткать храмовую завесу: ведь плоды ее труда находились в таком священном месте.

Многие женщины в нашей деревне приходили поговорить с моей мамой и посмотреть на ее ткацкий станок. И поэтому с тех пор, как можно стало выносить станок во двор и все узнали о нем, у мамы стало больше подруг. И те из наших родственников, которые раньше не приходили, стали наведываться в гости.

Даже когда лето кончилось, они не перестали навещать маму. К ней заходили девушки, у которых еще не было своих детей, и держали на коленях наших малышей. И это было хорошо для мамы. Потому что сначала она боялась.

В деревне, подобной Назарету, женщины знали все. Невозможно объяснить, как им это удавалось. Но так оно было, и так оно будет всегда. И поэтому мама знала о вопросах, которые мне задали, когда Иосиф повел меня первый раз в школу. И ей было больно.

Я догадывался о ее чувствах, потому что умел читать любое движение ее губ и ее глаз. Я знал, что она чувствовала. Я видел, что она боялась других женщин.

К мужчинам она не испытала никакого страха, потому что ни один добронравный мужчина не станет смотреть на нее или говорить с ней, он никак ее не потревожит. Таков был уклад в нашей деревне. Мужчина не заведет разговор с замужней женщиной, если только он не ее родственник, и даже в таком случае он не останется с ней наедине, если только он не брат ей. Вот почему она не боялась мужчин. А женщин? Женщин она боялась вплоть до того времени, пока они не заинтересовались ее ткацким станком.

Я не обращал внимания на этот страх до тех пор, пока ситуация не изменилась. Только когда мама перестала вести себя робко и пугливо, я понял, что случилось. И обрадовался.

И еще одна мысль пришла мне в голову, тайная мысль, одна из тех, о которых я не мог рассказывать: моя мама невинна. Иначе быть не может, ведь тогда она опасалась бы и мужчин, верно? Но перед ними она не испытывала страха. И она не боялась ходить к ручью за водой, не боялась продавать сотканное ею полотно. Ее глаза были столь же невинны, как глаза Маленькой Саломеи. Вот какая тайная мысль пришла мне в голову.

Наша Сарра была слишком стара для тонкой работы с иглой, да и вообще для любой работы, но она учила маленьких девочек вышивать, и они частенько собирались вокруг нее, разговаривали, и смеялись, и рассказывали друг другу истории, а мама сидела за станком неподалеку.

Так вот, в нашем дворе всегда кипела работа: кто-то стучат молотком, кто-то полировал деревянные детали, кто-то шил, кто-то ткал. Добавьте к этому ревущих младенцев, ползающих по камням малышей постарше, бегающую и смеющуюся детвору, открытый хлев, где стояли ослы, которые перевозили наши грузы в Сепфорис, старших мальчиков, снующих с охапками сена, и пару мальчиков помладше, втирающих позолоту в одну из восьми новых кушеток для пиров, которые заказал у нас один человек, и женщин, готовящих еду на огне, и циновки, расстеленные на камнях перед обедом, и всех нас, собравшихся для молитвы и пытающихся утихомирить расшумевшихся малышей хотя бы ненадолго, пока мы благодарим Господа за все Его дары. И вот тогда вы получите представление о нашей жизни в первый год пребывания в Назарете, который навсегда запечатлелся в моей памяти и оставался со мной все то время, что я там провел.

«Спрятан», — говорил Иосиф. Я был спрятан здесь. А от кого или от чего, он не объяснял. И я не мог спросить. Но я был счастлив. И когда я думал об этом и о странных словах Клеопы о том, что мне самому придется отвечать на вопросы, то мне начинало казаться, что я — это не совсем я. В таких случаях я ощупывал себя с ног до головы и переставал размышлять.

Занятия в школе шли очень хорошо.

  77