26 
В воскресенье она заработала сорок шесть солей и вскрыла второй мешок с суржей.
В понедельник — двадцать семь солей. Настало время купить три охапки соломы, чтобы устроить себе ложе помягче и потеплее, чем голая земля.
Жанна прикинула, что, тратя в день сорок солей на закупку провизии, она может заработать вдвое больше. Выходила тысяча двести солей в месяц, примерно сорок турских ливров. Ей вполне хватит, чтобы нанять помощника, ибо как успеть одной делать покупки, собирать хворост, наблюдать за лотком и всем прочим?
Во вторник Жанна дала пять солей Матье, наказав отправиться в баню и вывести вшей кедровым паром и настойкой камфары. Она дала ему белье, штаны и рубаху, купленные по случаю у старьевщика за двадцать пять солей.
— Я хочу, чтобы ты сжег свои старые вещи, — сказала она вежливо, но твердо.
— Но я стану похож на доброго горожанина и не смогу просить милостыню!
— Матье! Ты больше не нищий, и мне нет дела до того, что ты думаешь! Погляди, что ты зарабатываешь: едва один соль в день. С воскресными подаяниями. Не больше тридцати пяти солей в месяц. Я обещаю тебе верных пятьдесят, если будешь работать на меня. Вот только на ноги твои глядеть страшно, не поймешь даже, какого они цвета!
Нищий нервно переступил, одна нога у него была длинней другой, отчего он ходил вперевалку.
— Быть чистым денег стоит, — сказал он в свое оправдание.
— Не в деньгах дело, а в лени, — возразила Жанна. — Отчего не помыть их в фонтане?
Матье поморщился и взглянул на Жанну:
— Пятьдесят солей?
— Даю слово.
— И пирожок в придачу?
— А как же! Вот и будет пятьдесят шесть солей.
Нищий смотрел на нее по-прежнему нерешительным и даже недовольным взглядом:
— Ну ладно, пятьдесят пять солей и пирожки?
Жанна взглянула на него и улыбнулась:
— Сначала помойся, если тебя не вышвырнут из бани.
— А отчего это меня должны вышвырнуть? — обиделся Матье.
— Потому что такого бродягу, как ты, еще поискать. Да, и чтоб на глаза мне больше не попадалась эта твоя шляпа!
— Не тебе, паренек, учить меня жить!
— Я вовсе не паренек, Матье, а девчонка. Ясно?
Тот уставился на Жанну, моргая от удивления:
— Черт побери, ты девчонка, ты?
— Самая что ни на есть, Матье. Разве парень подарил бы тебе эти тряпки? Сказано тебе, иди мыться!
— И возвращаться босиком?
— Ты грязь носил вместо башмаков!
Матье рассмеялся:
— Да уж, язычок у тебя подвешен!
Он наконец удалился, неся на руке новое платье.
Матье вернулся, когда звонили к вечерне. Жанна узнала его только по рубахе. Ей даже показалось, что хромота его куда-то исчезла. Неужто он так зарос грязью? Даже оскал беззубого рта не очень-то бросался в глаза. От него несло камфорой, должно быть, борцы со вшами поработали на совесть. Волосы были тщательно приглажены и еще не высохли.
— Они не хотели меня пускать.
— Я их понимаю.
Жанна достала из кошелька два соля и подала ему:
— Теперь быстро к цирюльнику, у тебя борода разбойника с большой дороги. И скажи им, чтобы укоротили волосы, ты совсем зарос.
— Я что, босым пойду к цирюльнику?
Матье, казалось, ни о чем, кроме башмаков, и думать не мог.
— Завтра я куплю тебе башмаки. Ты и так обошелся мне сегодня в пятьдесят солей.
— Ну так завтра я и пойду к цирюльнику.
— Нет уж, сначала бриться, потом башмаки. Послушай, у меня самой и постели-то нет, а ты не хочешь день обождать!
— Дожил, девчонка поучает меня! А сама ты в какие лохмотья одета?
— Зато я чистая. Иди брейся, я скоро вернусь сюда и проверю.
Он ведь и вправду не знал, где она живет. Матье повиновался. Жанна отправилась в свое дарованное судьбой жилище проверить, не появлялись ли там в ее отсутствие непрошеные гости. Она вывела Донки наружу. Осел явно соскучился в одиночестве и теперь с удовольствием втягивал свежий воздух и щипал молодую травку. Завтра она купит ему сена.
Потом Жанна вернулась проверить, как идут дела у Матье. Она просто не поверила своим глазам: перед ней стоял совсем другой человек, настоящий красавец. Она улыбнулась, Матье улыбнулся в ответ. Он в который уже раз взглянул на свои ноги. Жанна отметила, что они длинные и сильные. Теперь, когда они были чистые, на них было просто приятно смотреть. Интересно, из-за какого увечья он стал калекой?
— Знаешь, от всего этого я зверски проголодался!
26 
