Особенно,... 
116 
Трампер не произнес ни слова. Машина обогнула Швартценбургплац, сделав круг по тому месту, где они захватили его. Трампер решил, что он слишком насмотрелся фильмов: между копами и жуликами в них всегда было поразительное сходство, и он не мог сейчас с уверенностью сказать, кем были эти мужчины.
Арнольд Малкай вздохнул.
— Знаешь, — сказал он, — лично я считаю, что мы уберегли тебя от преступления. Твой единственный грех пока — это промедление, но если этот Меррилл тот самый персонаж, кому ты собирался продать гашиш, то это преступление совсем другого сорта. — Он подмигнул Богусу и подождал, желая увидеть, собирается ли тот отвечать ему. Богус задержал дыхание. — Хватит играть в молчанку, — рассердился Арнольд Малкай. — Кто такой Меррилл?
— Кто вы? — спросил Богус.
— Я Арнольд Малкай, — ответил Арнольд Малкай, протягивая руку и подмигивая.
Он хотел просто пожать руку, но Богус еще помнил его молниеносный захват и двойной свинг, поэтому он медлил, не в силах принять его твердое рукопожатие.
— У меня еще один вопрос к вам, мистер Фред Трампер, — сказал Арнольд Малкай. Он внезапно перестал трясти руку Трампера и неожиданно стал серьезным — насколько пухлый и подмигивающий человек может выглядеть серьезным. — Почему вы оставили свою жену? — спросил он.
Глава 29
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ СО СПРОГОМ?
Ему отрубили мошонку боевым мечом. После чего он был изгнан на берег своего родного Швуда. А чтобы он не забывал о своем увечье, его похотливая жена Флавия была изгнана вместе с ним. Для того времени это типичное наказание за сексуальное посягательство на члена королевской семьи.
Когда я спросил Тюльпен, почему ее гинеколог рекомендовал ей убрать внутриматочную спираль, она сделала обычный жест своей чертовой сиськой: приподняла свою большую грудь, словно говоря, что наличие или отсутствие у нее спирали — ее личное дело.
— Когда он убрал ее? — спрашиваю я.
И она пожимает плечами, как если бы не удосужилась запомнить. Но я вспомнил, что уже несколько раз не чувствовал внутри этой маленькой штуковины.
— Почему, черт побери, ты ничего мне не сказала? Я мог бы пользоваться презервативом.
Она беспечно бормочет, что ее гинеколог не рекомендовал ей пользоваться и презервативом тоже.
— Что? — ору я. — Почему он все же рекомендовал тебе вытащить эту штуковину?
— Потому что для того, чего я хочу, — уклончиво заявляет она, — сначала нужно сделать это.
Я все еще в недоумении; я подозреваю, что бедная девочка не понимает механизма репродукции. Потом до меня доходит, что это я не понимаю девочку.
— Тюльпен? — медленно произношу я. — Чего ты хочешь, для чего тебе рекомендовано убрать спираль?
И разумеется, отвечать ей не обязательно: вполне достаточно заставить меня задать этот вопрос. Она улыбается мне и краснеет.
— Ребенка? — говорю я. — Ты хочешь ребенка? — Она кивает, продолжая улыбаться. — Ты могла бы поставить меня в известность. — лепечу я, — или спросить.
— Я уже пыталась это сделать, — хитрит она, готовая снова повторить свой излюбленный жест.
— Я же должен был, черт побери, высказаться по этому поводу!
— Это будет мой ребенок, Трампер.
— И мой тоже! — кричу я.
— Совсем не обязательно, Трампер, — говорит она и мечется по комнате, словно одна из ее дурацких рыбок.
— С кем еще ты спала? — задаю я дурацкий вопрос.
— Ни с кем, — отвечает она. — Просто ты не должен заботиться о ребенке больше, чем ты этого захочешь.
Когда я с сомнением уставился на нее, она добавила:
— Ты в любом случае будешь иметь к нему не больше отношения, чем я тебе это позволю, черт бы тебя побрал!
Затем она удаляется в ванную с газетой и несколькими журналами, ожидая, что я… сделаю что? Усну? Оставлю ее? Буду молиться о тройне?
— Тюльпен, — стучу я в дверь ванной. — Может быть, ты уже беременна?
— Можешь сматываться, если хочешь, — откликается она.
— Господи, Тюльпен!
— Ты не должен чувствовать себя пойманным в ловушку, Трампер. Детей рожают не для этого.
Она остается в ванной целый час, и я вынужден писать в кухонную раковину. Размышляя. До моей операции осталось два дня — возможно, они меня начисто стерилизуют.
Но когда Тюльпен выходит из ванной, то выглядит не такой упрямой и более ранимой, и он почти мгновенно обнаруживает, что готов быть таким, каким она его хочет видеть. Однако ее вопрос заставляет его насторожиться. Она спросила застенчиво:
116 
