97 
Канари на похороны ученика не пришел. Тогда и удивились: не по-людски оно как-то. Повозмущались, сидя за поминальным столом. Петр Леонидович молчал. Чепуха вспоминалась. В 41-м прикатил в их корпус, 11-й механизированный, чин московский с большими звездами в петлицах – уму-разуму перед грядущими боями учить. Среди прочего отметил элемент паникерства. Некоторые командиры, не веря уставу, предлагают вместо индивидуальных ячеек рыть траншеи, как в Германскую. А того не понимают, отсталые, что схема ячеек лучшими советскими математиками вычислена, согласно передовой теории вероятности. Потому и потери при артобстреле и бомбежке будут на порядок меньшими, чем в феодально-буржуазных траншеях.
Дурак был гость московский – или трус, повторяющий дурацкие мысли. Только за столом поминальным Кондратьеву все ячейки эти вспоминались. Они сейчас в «Драй Эс» словно в траншее. Локоть к локтю, все на виду, все вместе. Бодро, весело, хорошо…
Вскоре погибли еще двое – Паша-белорус, второй ученик Канари, и Сеня Клименко, сменщик Петра Леонидовича. Хороший парень, хоть на Даньку ничем не походил. Неразговорчивый, серьезный не по годам, совестливый. Перед тем как первый раз в лицо чужое пулю послать, три дня думал, решиться не мог. Когда же вместо мишени кого-то из друзей увидел, «тулку» отложил, на каблуках развернулся – и к выходу, не оглядываясь.
Стрелок от бога. Двадцать парню стукнуло, к первой местной командировке готовили.
Паша и Сеня были друзьями – неразлейвода. Каждый выходной то по грибы, то на рыбалку. Сели утром в красный «Москвич» – у Пашиного отца взяли без спросу, – выехали на объездную дорогу и навернулись с моста в реку. Не разлей, значит, вода.
Мене, мене, текел…
Канари исчез. Искали – найти не могли. Его командировки Василий Александрович переадресовал Кондратьеву. Наставительно добавил, блеснув очками: вот для чего в городе двое действующих тирменов! Ты думал, Петя, двое – многовато? Как видишь, в самый раз.
Секретный товарищ Иловаев, железный боровик, согласился, важно кивнул. Мол, на Шипке все спокойно, понял?
Кондратьев озлился, да так, что не остановишь без вреда для собственного здоровья. Вспомнил, как в разведке служил, кепку на нос надвинул – и пошел искать Канари. Отыскал, понятно. На третий день, в вытрезвителе, в поселке Восточном. Нашел и не узнал. Еще не псих Канарис, но уже не тирмен, король стрелков. Ни то ни се в полном изумлении.
Взял Кондратьев гуляку за грудки, встряхнул нежно, от души. Расспросил, словно «языка» из панцергренадеров. Половины не понял, но и того, что понял, хватило с лихвой. Тогда и сел Петр Леонидович писать рапорт, аккурат после празднования нового, 1984 года. До начальства – как до архангела Гавриила, а на похороны друзей ходить надоело. И с собственными похоронами он был согласен обождать. Пусть не век, как обещано, пусть пару пятилеток, но мы не торопимся.
Про метафизику предпочел не распространяться. Правило разведки: факты гони, мудрствования при себе оставляй. Не было ясности у Петра Леонидовича ни с миром-подлодкой, готовым пойти ко дну с разодранными сварными швами, ни с тем, в чем конкретно грешен Андрей Канари. Писал он сугубо о практике, о том, что нельзя тирменов ударной возгонкой готовить, пусть даже из стрелков-гениев, наподобие бывшего старшины. Если не учить с зеленой молодости, не вести за руку от дистанции к дистанции, от мишени к мишени, недалеко и до форсмажора.
Есть ли пуля-рикошет, разящая тирменов, нет ли ее, но беда точно есть.
И о секторе сезонной статистики написал. Люди от природы друг к другу жмутся, только не для тирменов такая дружба-фройндшафт. Каждый с фронта защищен, а с флангов открыт. От своей судьбы-пули не спасешься. Значит, по ячейкам разбиться надо, по связкам «учитель—ученик». Как в авиции, где Канари служил: от тактики роя перейти к полетам парами. Ведущий, ведомый – и никого вокруг, кроме мишеней.
Ложились строчки на финскую бумагу, купленную ради такого случая. Казалось тирмену: не один он в комнате. Стоит рядом со столом давняя знакомая, нищенка из «бывших» со Среднего проспекта. Не в лохмотьях драных – в строгом черном платье под горло. На похороны, что ли, собралась? Стоит, на бумагу поглядывает.
Или ты всех умней, тирмен, тирмен?
Писал рапорт Кондратьев. А пока писал, невиданное диво случилось. Невиданное – и скверное. Захворал секретный товарищ Иловаев, впервые с шипкинских времен. Так захворал, что позвонил Петру Леонидовичу по секретному телефону. Поименовал по званию – поручиком и попросил убедительно с рапортом не медлить, а, напротив, поспешить. Понял, боровичок: не все ладно на Шипке.
97 
