Особенно,... 
78 
«Законный брак, имевший место до последнего времени, несомненно являлся продуктом того социального неравенства, которое должно быть с корнем вырвано в Советской Республике. До сих пор законные браки служили серьезным оружием в руках буржуазии в борьбе ее с пролетариатом, благодаря им все лучшие экземпляры прекрасного пола были собственностью буржуев империалистов, и такою собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческого рода. Поэтому Саратовский Губернский Совет Народных Комиссаров с одобрения Исполнительного Комитета Губернского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов постановил:
«С 1 января 1918 года отменяется право постоянного владения женщинами, достигшими 17 лет и до 30 лет».
Далее объявляет этот дивный декрет, что все замужние женщины (если только нет уже у них пятерых и более детей) – «изымаются из частного постоянного владения и объявляются достоянием всего трудового народа».
Далее – подробности чисто технические:
«Граждане мужчины имеют право пользоваться женщиной не чаще четырех раз в неделю и не более трех часов…»
Но при условии:
«Каждый мужчина, желающий воспользоваться экземпляром народного достояния, должен представить от рабоче-заводского комитета или профессионального союза удостоверение о принадлежности своей к трудовому классу».
Впрочем, есть и утешительная льгота:
«За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право на внеочередное пользование своей женой».
Учтена и материальная сторона:
«Каждый член трудового народа обязан отчислять от своего заработка 2% в фонд народного поколения».
Ибо:
«Рождаемые младенцы по истечении месяца отдаются в приют «Народные Ясли», где воспитываются и получают образование до 17-летнего возраста».
Помешала исполнению, должно быть, налетевшая гражданская война. Мне кажется, что дух этого декрета витает надо всем, что делали впоследствии с Россией все ее вожди – от разрушения церквей, насильственного гибельного переселения целых народов и до плана поворота рек включительно. Все метания и взбрыки хамства в государственных масштабах – обсуждать еще и обсуждать историкам и прочим психиатрам, чье мышление будет куда точнее нашего, изрядно покалеченного этим Многолетним хамством.
А как мы сами, кстати (не одно ведь поколение), на это хамство реагировали, – вот что интересно. Полным и безоговорочным покорством. Только из-за страха? Некогда Ахматова заметила, что люди, не заставшие, не пережившие террор, понять переживания такого времени не могут. Силовое поле страха, пронизавшее эпоху, калечило и личность, и судьбу любого человека на пространстве той империи. Но только и потом ведь, когда время сделалось сравнительно вегетарианским (образ той же поэтессы), все почти по-прежнему осталось. А послушно потакая нестихающему хамству, мы впадали в некий вековечный грех – его я назову чуть ниже, помянув сперва историю одну. Негромкую, за давностью забытую совсем, но в ней – модель того, что совершалось с нами всеми.
Было это в Ленинграде (кажется, в семидесятом). В небольшом научном институте (медицинском) много уже лет работал врач, изрядно всеми уважаемый. Хотя еврей, но фронтовик, провоевавший всю войну на флоте, и к тому же – замечательных научных дарований человек. Это многими его коллегами неоднократно подтверждалось. До поры. Но как-то он по просьбе друга принял Солженицына, которого по онкологии проконсультировал – по личному недугу и для книги. И директор института получил приказ (конечно, устный) этого сотрудника – уволить. Что и сделал он весьма изящно: ликвидировал его лабораторию. Для улучшения структуры института. Несмотря на то что именно у этой маленькой лаборатории возникли разработки, обещавшие немалые успехи в онкологии, о чем директор сам писал недавно и о чем уже запрашивали из московской Академии наук. У сотрудника, однако, оставалось право продолжать работать в институте – если он пройдет по конкурсу Ученого совета. Ситуация возникла щекотливая: не каждому ученому (а предстоит голосование) так можно просто объяснить, зачем и почему из института должен убираться один из его талантливейших сотрудников. Два заместителя директора, которым поручили личные (и тайные) переговоры с каждым членом этого Ученого совета, стали спорить. Одному казалось нужным что-нибудь эффектное придумать, чтоб коллег разумно убедить. Второй же резко и уверенно сказал, что эти люди – быдло столь пугливое, что им достаточно шепнуть: мол, наверху считают увольнение необходимым, а причины сообщать не обязательно. И заложились на бутылку коньяка. Я этих молодых не стану обсуждать: по-моему, все ясно с ними. Вовсе о других моя печальная история.
78 
