Особенно,... 
71 
Ну, про советское кино я даже говорить не буду, чтобы не увязнуть в пошлости непроходимой и сплошной. А тоже ведь, бывало, плакал – с удовольствием сочувствуя и торжествуя в тех местах, где пошлое добро (снаружи – мармелад, внутри – железо) побеждало глиняное зло.
С поры, когда в вечерней жизни миллионов утвердился голубой экран, у музы пошлости заметно обнаглели оба лика. Даже говорить об этом скучно. Только иногда обидно очень: я, к примеру, с удовольствием пью пиво, но с момента, когда я услышал о своем любимом сорте, что это «пиво романтиков и мечтателей», – мне пить его уже не хочется.
Все года, что завываю я стишки со сцены, мне приходится выслушивать упреки в пошлости. Поскольку неформальная лексика мной ощущается как неотъемлемая и естественная часть великого русского языка, а уши множества ревнителей она коробит. Они ее не в силах отличить от повседневной и повсюдной матерщины улицы, пивной и подворотни.
Только тут я отвлекусь для крохотного замечания по ходу темы: уличная матерщина кажется мне тоже вполне естественным явлением. Во всяком случае – мы осуждать ее не вправе. Нам давно пора понять чисто российский, уникальный этот способ облегчения души, многовековым российским неустройством жизни порожденный. И, чтобы слов не тратить понапрасну, я прибегну к некой давней мысли Карла Маркса. А точней – цитате из него: «Религия – это вздох угнетенной твари». Так вот, он был неправ, поскольку этот вздох – российский мат.
А лексика в литературе – это дело авторского вкуса, и вульгарной пошлостью она становится, когда автор этим вкусом обделен. Такое мы сегодня тоже видим сплошь и рядом. И, читая эти тексты, я испытываю то же омерзение, что бедные ревнители пристойности – от нечаянного слушанья меня. Я совсем недавно ощутил себя пожилой учительницей благонравия, и вечер этот помню до сих пор. Меня после концерта в Минске пригласили на загадочное мероприятие – на черный КВН. Вы когда-нибудь слыхали, что на свете существует черный Клуб Веселых и Находчивых? Лично я – впервые. И услышал и увидел. Очень, очень молодые люди обоего пола съехались из разных городов, чтоб состязаться в остроумии, замешанном на дикой матерщине. Какое-то казино им предоставило уютный зальчик возле бара, публика неторопливо выпивала, вяло хлопала и снисходительно внимала. Все здесь было по традиции: приветствия команд, разминка, быстрые ответы на вопросы зрителей и конкурс капитанов. Не было только остроумия. Поскольку целью было – непременное употребление неформальной лексики, звучащей грязно и некстати, ибо вкус у этих молодых – катастрофически отсутствовал. Я минут сорок выдержал, а более не смог. Вполне была причина деликатной для ухода: я опаздывал на поезд. А когда курил я в тамбуре вагона, то припомнил дивную историю про женщину, подобием которой я сегодня был. Ее во время жаркой ругани в проектной их конторе обозвал говном сотрудник, и она пошла к начальству с жалобой. Но слово это по культурности своей она произнести была не в силах, и поэтому пожаловалась горько, что ее – фекалью обозвали.
Завершить эту главу придется кое-как и наспех. Ибо едва придет на ум чего-нибудь высокое сказать, о вечности или о бренности помыслить – тут же слышится благоуханное дыхание возникшей за спиною чуткой музы. Кстати, интересно, что один из самых ярких видов пошлости – к ней даже не касательство, а просто обсуждение ее.
Глава случайная
Уже давно оставил я бесплодные попытки что-нибудь определенное сказать о пошлости, уже писал я вовсе о другом, а тема эта настоятельно тревожила меня. Как будто я чего-то не договорил. Я понимал, что это область бесконечная, что это просто разновидность жизни, а ввиду отсутствия любых критериев – пуста надежда изловить и как-то обозначить пошлость. Ну, о вкусах принято не спорить, но бывает ведь и пакостное послевкусие от облака одеколонного дыхания. И это тоже область личных ощущений. А хотелось уловить ее не только чувством, но и внятно передать приметы к опознанию. Я сел припоминать и вдруг сообразил, что в разные эпохи совершенно был различен ее облик. Пошлое безоблачное прозябание клеймил когда-то буревестник революции: «Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни, гром ударов их пугает». А как торжествует пошлый Уж над победительным паденьем гордого Сокола! Мы в школе всю эту романтику учили наизусть и не заметили, как постепенно стала она пошлостью расхожей. Нашествия именно пошлого грядущего Хама ожидал (и не без оснований) Мережковский. А во времена позднесоветские именовалось пошлостью существование, далекое от пафоса великих строек коммунизма. И отзывчивые быстрые поэты даже рифмовали, противопоставляя «торшер» и «Тайшет», но это как-то мерзко даже обсуждать. Еще я вспомнил, как газетные статьи клеймили словом «пошлость» песни Окуджавы. Словом, это темное понятие всегда было удобным поношением.
71 
