— Нет, это не так, — сказал бог. — Ты рассуждаешь так, будто мы хотим навсегда нести бремя божественности, будто мы стремимся поддерживать средневековую темноту, чтобы навечно терпеть скуку нашей вынужденной божественности!
— Короче говоря, — заключил Сэм, — да. Ну а молитвомат, что установлен у самого входа в этот Храм? Он что, с точки зрения культуры — пара колеснице?
— Это совсем другое, — сказал Брахма. — Как божественное проявление, он вызывает у горожан трепет и никаких вопросов. По причинам религиозным. Это совсем не то, что дать им порох.
— Ну а если допустить, что какой-нибудь местный атеист утащит его и расковыряет на части? И если вдруг это будет Томас Эдисон? Что тогда?
— В них вмонтирована сложная система запоров. И если кто-нибудь, кроме жреца, откроет хотя бы один из них, устройство взлетит на воздух — вместе со взломщиком, разумеется.
— Как я заметил, вам не удалось не допустить изобретения перегонного куба, хотя вы и пытались. И вы шлепнули в ответ алкогольным налогом, который нужно платить Храмам.
— Человечество всегда искало избавления в пьянстве, — сказал Брахма. — Обычно это так или иначе отражалось и в религиозных церемониях, чтобы ослабить чувство вины. Да, поначалу мы попытались было подавить алкоголь, но быстро убедились, что это нам не под силу. И вот в обмен на выплаченный налог они получают благословение своей выпивке. Слабеет чувство вины, слабеет похмелье, меньше распрей — ты же знаешь, это психосоматическое, — а налог весьма невысок.
— Забавно все же, что многие предпочитают вполне мирскую выпивку.
— Ты пришел просить, а продолжаешь насмехаться, не к этому ли сводятся твои речи, Сэм? Я согласился ответить на твои вопросы, а не обсуждать с тобой деикратическую политику. Ну как, не пришел ли ты, наконец, к какому-либо решению относительно моего предложения?
— Да, Мадлен, — сказал Сэм, — а говорил ли тебе кто-нибудь когда-нибудь, как ты соблазнительна, когда сердишься?
Брахма спрыгнул с трона.
— Как ты смог? Как ты догадался? — завопил он.
— Я, на самом деле, и не смог, — сказал Сэм. — До этого момента. Это была просто догадка — на основе некоего присущего тебе маньеризма в речах и жестах, который вдруг всплыл у меня в памяти. Итак, ты добилась сокровеннейшей цели всей своей жизни, а? Готов биться об заклад, у тебя теперь тоже есть гарем. И каково же чувствовать себя жеребцом, мадам, когда начинал девицей? Бьюсь об заклад, что все до одной Лизхен в мире позавидовали бы тебе, если бы узнали. Мои поздравления.
Брахма выпрямился во весь рост, его свирепый взгляд ослеплял. Трон у него за спиной обратился в пламя. Бесстрастно бренчала вина. Он поднял скипетр и произнес:
— Приготовься, Брахма проклинает тебя…
— За что? — перебил Сэм. — За то, что я догадался о твоей тайне? Если мне суждено быть богом, то какая в том разница? Остальные же знают об этом. Или же ты сердишься, что единственным способом выпытать секрет твоей истинной личности было тебя чуть-чуть подкусить? Я-то полагал, что ты меня оценишь выше, если я продемонстрирую свои достоинства, выставив таким образом на показ свою проницательность. Если я случайно задел тебя, приношу свои извинения.
— Дело не в том, что ты догадался, — и даже не в том, как ты догадался, — проклят ты будешь за то, что насмехался надо мной.
— Насмехался над тобой? — переспросил Сэм. — Не понимаю. Я не имел в виду ни малейшего проявления неуважения. В былые времена я всегда был с тобой в хороших отношениях. Только вспомни — и ты согласишься, что это правда. Так с чего бы мне рисковать своим положением, насмехаясь над тобой теперь?
— Просто ты сказал то, что думаешь, слишком быстро, не успев обдумать последствия.
— Нет, мой Господин. Я шутил с тобой точно так же, как шутил бы любой мужчина, обсуждая эти темы с другим мужчиной. Сожалею, если это было воспринято неправильно. Я уверен, что ты обладаешь гаремом, которому я бы позавидовал и в который, вне всякого сомнения, однажды ночью попытаюсь прокрасться. Если ты проклинаешь меня, так как был изумлен, сними проклятие.
Он пыхнул своей трубкой и скрыл усмешку за клубами дыма.
Наконец, Брахма хмыкнул.
— Я чуть-чуть скор на расправу, это верно, — объяснил он, — и, быть может, слишком чувствителен, когда речь заходит о моем прошлом. Конечно, мне часто приходилось шутить подобным образом с другими мужчинами. Ты прощен. Я снимаю свое начинавшееся проклятие.