Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
104 
— Это возможно, Алик. Я и сам не вполне понимаю, что такое Выворотка, но у меня есть предположение. Скорее всего Выворотка едина. И если ваш брат, Алик… если он погиб там, за океаном — он вполне мог оказаться здесь. Если в последние мгновения он думал о доме или о вас — его могло… как бы это сказать… притянуть сюда.
— Мертвого?! Или живого?!
— Мне не хочется лишать вас надежды, Алик, но — скорее всего мертвого.
— Я понял, — перебиваю я его. — Но я сам хочу выяснить, что там произошло! Я должен поговорить с Пашкой, с живым или мертвым!
— Я понимаю, о чем вы сейчас думаете, Алик. Сесть верхом на Фола, прорваться на Выворотку, найти своего брата и выяснить у него… Так?
— Так.
— Мне снова придется разочаровать вас, — тяжело вздыхает Ерпалыч. — Те, кто застрял там, на Выворотке, беспамятны! У них осталось лишь последнее желание, последнее стремление, последняя мысль, с которой они умерли, — да и этого они толком не осознают. Вам не удастся поговорить с братом.
Теперь молчу я. Долго.
Пока не принимаю реальность такой, какая она есть, как принимал собственные книги, живя в них проще и ярче, чем вне.
У каждого своя Выворотка.
Нам здесь жить.
— Удастся, дядько Йор. Удастся.
— Как, Алик? — в голосе старика звучит тревога. А я сплю наяву. Рыжеволосый бородач, сидя на корточках, роет яму; темнота, сырость, запах плесени и грибов, кувшин, чаши…
— Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь… — смеюсь я.
— Да уж: не забудь… не забуду.
— Откуда вы это знаете, Алик? — очень тихо спрашивает Ерпалыч.
— Знаю. Книжки умные читал.
— И вы верите, что у вас получится? Алик, вы представляете себе, что вы задумали? За это людей в свое время жгли на кострах — и я отчасти понимаю тогдашних инквизиторов. Это опасно, Алик. Вы даже не представляете себе, насколько это опасно! С некромантией не шутят.
— До шуток ли мне, Иероним Павлович? — Я смотрю ему прямо в глаза, и старик не выдерживает. Отводит взгляд.
6
Это был совсем другой проход — мы с Фолом неделю назад вламывались на Выворотку не здесь. И на этот раз нас пятеро. Три кентавра — Фол, Папа и гнедой Пирр; два всадника-человека: мы с Ерпалычем… въехав в какую-то подворотню, мы выезжаем из нее же, только с другой стороны.
Вот она, Выворотка.
Теплый туман огромного аквариума. Медленно дрейфуют по дну снулые рыбы. Ватная тишина закладывает уши, кентавры останавливаются, так что не слышно даже шороха их роговых колес по асфальту. Я моментально весь покрываюсь потом, и виновна тут отнюдь не духота Выворотки. Вернее, не она одна.
Я живой, а не потеют лишь мертвые, что было неоднократно замечено более проницательными, чем я, людьми.
Живыми.
— Куда теперь? — отстав, вопрошает из-за плеча Пирр.
Зычный голос гнедого звучит слабо, едва ли не беспомощно — но спасибо хоть за какой-то звук, нарушивший вечное безмолвие.
Оборачиваюсь.
Окидываю взглядом гнедого кентавра. Пирру приходится тяжелее всех. К его спине приторочены: связанная, испуганно повизгивающая дворняга, овца (как символ покорности судьбе), а также две сумки с бутылями и пакетами…
…Ерпалыч честно пытался отговорить меня от этой затеи, пока не понял — бесполезно. Я не боялся. Я действительно не боялся. Просто знал: я должен поговорить со своим братом. Пожалуй, остановить меня смогла бы разве что необходимость человеческого жертвоприношения. Но этого, к счастью, не требовалось — а ко всему остальному я был готов. Нам здесь жить.
Фол заявился как раз в тот момент, когда Ерпалыч наконец сдался. Выслушал обоих, кусая губы и хмурясь… Он ведь и отца моего знал, и Пашку — еще ребенком, даже на себе пару раз катал.
— Сделаем, — коротко бросил он под занавес. — Ты один поедешь, Алька? А то мне со старшинами заранее переговорить надо, без их согласия такую затею не провернуть… себе дороже станет.
— Нет уж, мы поедем вместе, — со всей решимостью заявил Ерпалыч. — И еще у нас будет груз. Фолушка, расстарайтесь, прошу вас…
— Значит, три кента понадобятся, — на удивление спокойно заключил Фол. — Хорошо. Я скоро вернусь, а вы тут пока список составьте, чего с собой прихватить.
Меня наконец отпустило. Чуть-чуть. Я начал действовать и теперь старался не оставлять в голове посторонних мыслей. Мы с Молитвиным Иеронимом Павловичем готовили обряд. Обряд возвращения памяти душе моего брата. Отвлекаться на скорбь и истерику было теперь некогда. Я спешил, сам не зная почему, и мое возбуждение постепенно передалось старику.
104 
