Последние отзывы

  191  

Еврейские авторы неподдельно выражают ту душевную муку, которую приходится переживать еврею при ассимиляции. – «Если вы решили притвориться, что вы не еврей, или перейти в другую веру, вам всё время приходится вести внутреннюю борьбу со своим еврейством… Вы живёте в чудовищном напряжении… В каком-то смысле это безнравственно, и это своего рода духовное насилие над самим собой»^[1499]. (Эта драма – изумительно передана Чеховым в очерке «Перекати-поле».) – «Злая мачеха – ассимиляция… заставляла приспосабливаться к себе во всём: в понимании смысла бытия и человеческих взаимоотношений, в требованиях и потребностях, в образе жизни и привычках. Она искажала психологию народа вообще и… интеллигенции – в особенности». Она побуждала «к отречению от себя, в итоге – к идее самоуничтожения»^[1500]. – «Мучительный, унизительный поиск своего „Мы“^[1501]. – Но даже «и самая полная ассимиляция эфемерна: она никогда не становится естественной», не освобождает «от необходимости быть настороже» постоянно^[1502].

Это – недоверчивость от окружающего, коренного народа. А ведь ещё ж и обвинения от своих, от евреев: рост «потребительских и приспособленческих форм поведения», «стремление бежать, избавиться от своего еврейства», доходящее «до национального ренегатства»^[1503].

Тем не менее можно сказать, что в XIX в. всё клонилось так, что ассимиляция и возможна, и нужна, и произойдёт, и даже предречена. Но возникший сионизм бросил на проблему совсем новое освещение. До появления сионизма «мучительная раздвоенность… была свойственна всему еврейству»^[1504], раздвоенность между религиозной традицией – и окружающим внешним миром.

В начале XX века Жаботинский писал: «Когда еврей воспринимает чужую культуру… нельзя полагаться на глубину и прочность этого превращения. Ассимилированный еврей не выдерживает первого натиска, отдаёт «воспринятую» культуру без всякого сопротивления, как только убедится, что её господство прошло… он не может служить опорою для этой культуры». И приводит яркий пример: как в онемеченной Австро-Венгрии – по мере роста чешской, венгерской, польской культур – онемеченные евреи переделывались под новорастущее. Тут «дело в каких-то объективных моментах, которые создают действительную, кровную связь между человеком и его культурой, рождённой его предками»^[1505]. И, конечно же, наблюдение – верное; хотя «объективные моменты» – суховато сказано. (Жаботинский не только резко выступал против ассимиляции, он высказывал настойчивое предостережение евреям, чтоб они не кинулись делать русскую политику, литературу и искусство: что через годы – русские неизбежно отмахнутся от этих услуг^[1506].)

Нестойкость ассимиляции мы видим на многих примерах – как массовых, так и индивидуальных, как в Европе, так и в России, и прежде, и до самого последнего времени.

Казалось бы: Бенджамин Дизраэли, сын религиозно-индифферентного отца, в отрочестве крещённый, и не просто вжившийся в английскую жизнь, но ставший символом Британской империи, – а о чём же он мечтает на досуге, отдаваясь страсти писать романы? – об исключительных заслугах и мессианстве еврейства, с горячей любовью к Палестине и мечтами о восстановлении израильского отечества^[1507].

А Гершензон? Видный историк русской культуры, пушкинист, даже бранили его за «славянофильство», – а вот, пишет к концу жизни: «С детства приобщённый к европейской культуре, я глубоко впитал в себя её дух… и люблю искренно многое в ней… Но в глубине сознания я живу иначе. Уже много лет настойчиво и неумолчно звучит мне оттуда тайный голос: не то, не то! Какая-то другая воля во мне с тоской отвращается от культуры, от всего, что делается и говорится вокруг… Я живу, подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами и сам их люблю, ревностно тружусь для их блага… но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины»^[1508].

Как раз после этого признания Гершензона уместно напомнить соображение, которого уже от первых страниц требует эта глава: что в «ассимиляции», очевидно, следует различать ассимиляцию гражданско-бытовую, когда ассимилированный полноценно входит в самый поток жизни и интересов туземного народа (в этом смысле, вероятно, подавляющее большинство евреев России, Европы и Америки назвали бы себя сегодня ассимилированными), ассимиляцию культурную и – безостаточную ассимиляцию в глубинах духа, которая осуществляется значительно реже, но бывает и она. Третий случай – более сложный и не вытекает из первых двух. (Так «Переписка из двух углов» Вячеслава Иванова и М. О. Гершензона, эта «маленькая книжка огромной важности», являет, по мнению критика, «доказательства неполноты духовной ассимиляции еврея, даже в случае его очевидной культурной ассимиляции»^[1509].)

  191