187 
Если выразиться довольно резко, мы в большей или меньшей степени излагаем свои воспоминания о пережитом в повествовательной форме. Если есть некоторые различия с тем, что действительно имело место, то это только естественно. (Мы, писатели, делаем это сознательно и профессионально.) Думаю, читатели сознают: такая возможность свойственна любому «устному рассказу». Фактическая сторона «устного рассказа» может отличаться от реальности в мелких деталях. Но это ни в коем случае не является ложью. Это неопровержимый факт, изложенный в иной форме.
Люди по собственной воле рассказывали об имевших место событиях, и это не были свидетельские показания в суде. Я принципиально никогда не перепроверял изложенные в интервью факты. Это было бы почти нереально и невозможно технически, а, кроме того, не входило в круг поставленных мною перед собой задач.
В интервью разные свидетели могут в деталях по-разному описывать одни и те же события и даже могут допускать в чем-то противоречивые высказывания. Эти различия и противоречия тоже могут о чем-то говорить — особенно в нашем многогранном мире.
Когда берешь такое количество интервью, в основном можно определить, в какой степени каждый конкретный свидетель излагает объективные факты и какова степень их точности. Поэтому, несколько изменив угол беседы, можно направить ее в нужное русло. В тех частях, где заявления вызывали сомнения, я ставил вопросительный знак и отправлял в особую папку для проверки. Но то были исключительные случаи. Разумеется, там, где имели место явные неверные представления или искажение фактов, я вносил исправления, однако, насколько это было возможно, все рассказы очевидцев изложены так, как они прозвучали в интервью.
Далее: я стремился к тому, чтобы установить хорошие личные и душевные отношения с каждым, у кого я брал интервью. Возможно, поэтому я иногда звучал слишком сентиментально. Но рассказы этих людей глубоко проникали мне в душу, и я старался встать на позиции моего собеседника, посмотреть его глазами на то, что произошло.
Я хочу сказать, что среди всех, с кем я встречался, не было ни одного, кто показался бы мне скучным, а чья история — неинтересной. Меня восхищали рассказы всех этих людей о своей жизни также и в той части, которая не касалась непосредственно инцидента.
Конечно, я встречался с ними с определенной ограниченной целью, в ограниченное время и вел беседу на ограниченную тему. Среди них были такие, с кем я встречался дважды, но их было немного. Если бы эти встречи происходили несколько раз, беседы, наверное, могли бы выглядеть по-другому. Однако даже при нынешних обстоятельствах эти одноразовые беседы для меня как для писателя и человека явились событием, глубинный смысл которых превзошел все первоначальные ожидания.
5
Что же мне делать?
Хотел бы сказать о еще одной важной причине, почему я решил написать эту книгу.
Если коротко, я хотел более глубоко познать страну под названием Япония. Довольно долго я жил за границей — что-то около семи или восьми лет. Я покинул Японию после того, как написал книгу «Страна Чудес без тормозов и Конец Света», и не возвращался, пока не закончил роман «Хроники Заводной Птицы»[110]. Я приезжал на родину лишь на короткое время. Хоть я никому об этом не говорил, но сам рассматривал этот период как своего рода ссылку. Сначала я жил в Европе, затем в Америке.
Как писатель, я хотел расширить свои знания о других странах, и в то же время попытаться написать в той среде книгу на японском языке. Однако в последние два года этой ссылки неожиданно для себя я обнаружил в себе довольно острое желание познать страну под названием Япония. Я начал постепенно сознавать, что — по крайней мере, на тот момент — период, когда я, скитаясь вдали от Японии, пытаюсь найти самого себя, подходит к концу. Я чувствовал, что внутри меня происходит своего рода переоценка ценностей. Вероятно, я осознал, что уже, насколько банально бы это ни звучало, «не молодею» и наступает период, когда я должен выполнить свой долг перед обществом.
Я решил, что настало время вернуться в Японию и попытаться написать солидное произведение, но в отличной от романа форме, которое способствовало бы еще более глубокому пониманию Японии. Таким путем я, вероятно, смогу найти в себе новый метод и новую отправную точку для своего творчества.
Но что я должен сделать, чтобы еще лучше понять Японию? В основном я представлял себе, по какому пути мне надо идти. Прежде всего, избавившись от эмоциональной основы восприятия событий, я хотел глубже узнать японское общество, познать суть сознания японцев. Кто мы вообще такие, куда идем?
187 
