Особенно,... 
448 
В шести верстах, в Персиановке, директор сельско-хозяйственного Училища Зубрилов, действительный статский советник и донской дворянин, собрал учащихся в рекреационном зале и, сильно возбуждённый, объявил, что монархия пала, произнёс восторженную речь: что монархия только задерживала развитие страны, а теперь Россия пойдёт вперёд семимильными шагами.
В окружной станице Каменской после отречения шли по Донецкому проспекту с красными знамёнами тысячи людей: все учащиеся, местная команда казаков, запасной пехотный полк, жители, расцвеченные красными лоскутами на груди. Пели марсельезу и другие революционные песни. Впереди процессии шёл с красным бантом атаман Донецкого округа генерал-майор Макеев.
В станице Глазуновской ударили в набат. Люди стали сбегаться с вёдрами и вилами – на пожар. И тогда два урядника и два бывших стражника (у троих – в прошлом судимость, смещение с должности за вымогательство и взятки, а то и тюрьма), подбитые нахожим интендантским солдатом и хорошо накачавшись самогону, – объявили себя исполнительным комитетом, а станичного атамана и заседателя – долой. Потом в станичном правлении стали разбивать шкафы с бумагами, звали народ делать обыск у попов и учителей и разделить их съестные припасы.
* * *
На заводах под Лисичанском всё население восприняло вести о петроградском перевороте с интересом, но сперва и в голову никому не пришло, что теперь можно нарушить непрерывность работы и фабричного порядка. Через несколько дней на митинге инженеры и заводские служащие восторженно произносили речи о братстве, равенстве и свободе – и рабочие хлопали им сочувственно. Инженеры – те же пролетарии, что и рабочие, и поведут своих младших товарищей к прекрасной жизни.
* * *
В середине дня надзиратель полтавского реального училища – хиленький, рыжеватый, с петличками коллежского секретаря, вошёл в два старших седьмых класса и пригласил их выйти тихо в актовый зал. (Уж они слышали кой-что и без того.) В зале постоянно висело три портрета – Петра I, Александра III и Николая II, – сейчас все они были завешены белыми простынями. Но и красного – нигде ни лоскута. В углу кучкой стояли учителя и инспектор Розов, преподаватель русского. Ввели ещё, так же тихо, группу старших семинаристов, старших учеников коммерческого училища, стайку гимназисток из соседней гимназии. Еле слышны были переговоры.
Инспектор Розов ледяно объявил об отречении Государя.
Кто желает сказать?
Его известный любимец семиклассник Сурин, красивый, стройный, с румянцем на щеках, вышел на подиум и с экзальтированными движениями заявил:
– Мы – больше не учащиеся реального училища, и никакого другого! Мы – свободны от контроля такой сволочишки, как инспектор Розов! Мы понесём революцию по городу! по губернии! по всей стране!
Реалисты перепугались, как снега им насыпали за воротник.
Инспектор плакал в углу.
Выступил журналист местной газеты и наставлял учащихся не снимать фуражек при встрече с учителями на улице: это символ рабства, а они – свободны теперь.
* * *
В Кременчуге по требованию манифестантов освободили из тюрьмы всех уголовников. Они рассыпались грабить окрестные деревни. Воинский начальник на свой страх и риск послал батальон ополченцев, чтобы переловить их. Новая власть обвинила его в контрреволюции.
* * *
В Киеве в ночь на 4 марта, первую после отречения, образовались банды: срывали вывески с двуглавыми орлами, уничтожали национальные флаги. Толпа смотрела угрюмо. Из неё раздавались угрожающие выкрики – на толпу двинулись грузовики и разогнали.
Манифестация, проходя по Фундуклеевской, видела на фронтоне офицерского лазарета вывеску с именем великого князя, а сквозь окна – царские портреты на стенах, и кричала угрожающе. В лазарете портреты сняли.
Киевская полиция раньше других учреждений на общем собрании выразила готовность служить новому строю.
* * *
Молодой офицер Тулинцев после госпиталя и до поправки жил у матери в Святошино, под Киевом. Ничего не знал, утром 4 марта приходит «Киевлянин» – с отречением Государя и его брата. Как обухом по голове. А ему как раз ехать в город в комендантское управление за медицинским свидетельством. В канцелярии на Печерской улице – ни одного писаря, все столы пусты, а на всех – бумаги стопами, грудами. Обнаружил, где медицинские свидетельства, час перебирал – нашёл своё. Уже уходя, встретил на пороге одного писаря: «Все ушли на манифестацию на Крещатик.»
448 
