Особенно,... 
41 
А внутри – рабочих в их чёрной одёжке лишь вкрапь, а всё шинели да шинели серые. И набивались в ту комнату, и набивались – а там сидячих мест только у стен, на спроворенных скамьях, накладом досок, – а то всё стоймя. А потом и сидячим из-за стоячих ничего не видать, и не сидеть, а лезть на те скамьи. И ещё один стол впереди – уже весь затоптанный, и на него лезут по нескольку, покричать, ещё и кулаками потрясти, вольнопёр какой-то из Финляндского:
– Товарищи! Пока мы тут доверчиво беседуем, а контрреволюция не дремлет, собирает грозные силы! А цензовый туз Родзянко издал приказ: всем солдатам вернуться и подчиниться!
И кричат ему сустречь, оттуда, отсюда:
– Сже-е-ечь приказ!
– Арестовать Родзянку!
– Мал-мала стряхнули – и опять? Не доломали барску кость?
– Мало их побили, покололи, надо б ещё!
– Теперя, говорят: нельзя. Осаждают.
– А кто говорит-то? Их же кумпания и толкует. А ты – внемь.
А тот вольнопёр нажигает:
– Не верьте, товарищи, офицерским притворным улыбкам! Они какие были дрессировщики и палачи, такие и остались.
Всё гуще набивалось, уже и дверей не закрывали, и в дверях толпились, а теснота такая, даже сплюнуть некуда. Да такая лихоманка берёт, аж руки трясутся, и цыгарки не скрутишь: вот ведь, как задумано у их – посогнут нам шею горше прежнего.
Задрожливый разговор, изо всех углов гуторят, затылки во все стороны – а тут на стол и вылезь из тех направителей один, из соседней комнаты, – перекидистый, больно повёртливый, сам лысый, а бородка – лопатка чёрная. Взобрался и заголосил: открываем, мол, заседание Совета рабочих депутатов.
Кричат ему:
– А солдатские? А мы кто такие? Нас больше.
Им кричат рабочие:
– Так вы ж не выбранные.
– А есть и выбранные, от рот!
А через двери опять кричат, зарьялись:
А слыхали приказ Родзянки? – в казармах запирать?
В казармах запирать? Завертелись неузданные, буркалы выпученные:
– Ка-ак? Где-е-е?
Да може сейчас нашу казарму уже запирают – а мы тут зря горло дерём? Да там же и кухня, при казарме!
А этот лысый чернобородатенький на столе, в расстёгнутом спинжаке, аж пляшет, такой радый от солдатского зла. И на высоком голосе выносит:
– Товарищи! Открываем заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Нам надо срочно обсудить самые важные вопросы. Первое: как: мы относимся к тем офицерам, которые не участвовали с нами в восстании, а теперь возвращаются в части? Не нам отдавать офицерам оружие – а допускать ли до оружия самих офицеров?
– Угу-у-у! – загудела солдатская толчея. Эти тут понимают дело, нас не предадут.
– И кому теперь вообще подчиняются солдаты? Ясно, что не офицерам. Ясно, что подчиняются Совету рабочих и солдатских депутатов. А как нам относиться к Военной комиссии? В ответственный момент мы не видели в ней офицеров и представителей буржуазии. А теперь там собрались полковники, а солдат нет, а без них решать невозможно.
– Разогна-а-ать! – кричат ему. Только вот из толкучки не выскочишь, а то бежать прям' щас, раздавить ихнее гнездо.
Тогда этот лысый, товарищ Соколов, другую возжу потянул:
– Однако во главе её стоит полковник Энгельгардт, участник японской войны и наибольший знаток военного дела.
– Ну, пущай стоит, – сразу отошли и солдаты.
– Это всё только может решить наше собрание авторитетным голосованием. Если возникнет конфликт – придётся заявить, что Военная комиссия переходит в руки Совета. Благословите усилить авторитет демократических сил. Но пока мы не сломили окончательно врага, надо умерять возникающие столкновения с буржуазией. А теперь слово имеет товарищ Максим!
А и Максим уже там рядом, тоже поворотистый, грамотный:
– Поскольку Комитет Государственной Думы угрожающе себя ведёт по отношению к революционному войску – предложить: чтобы товарищи солдаты не выдавали оружия ни единому офицеру! Офицер нужен только на фронте. Офицер пусть командует только строем. А строй кончился – и офицер такой же равноправный гражданин, как и все. А оружия им – не выдавать.
У кого голос дюж и рост удался, тот с места трубит:
– Так! В строю без них не подравняться, не повернуться, это никакой команды не будет. А из фронта вышагнул – всё, в ровнях.
А другие сумлеваются:
– Совсем без офицерей нельзя, ить пропадём, братцы.
– И тоже это не офицер, без оружия. И тоже-ть мы будем стадо негодное.
41 
